Владимир Легойда: Пасха - для всех

Меня все чаще начинает пугать разделение людей на «воцерковленных» и «невоцерковленных». Именно такой терминологией нередко бравируют вчерашние неофиты, стремясь, по-видимому, скорей отказаться от своего прошлого, от себя вчерашних. Но не получается ли, что отказываются они нередко от своих сегодняшних ближних?

Никогда не забуду одну богословскую конференцию, где довелось слышать доклад об этапах катехизации. В нем подробно расписывалось, что с человеком должно происходить на первом этапе, на втором, третьем… Заканчивалось все, если не ошибаюсь, «полным воцерковлением». Я тогда не выдержал и сказал, что если уж так рассуждать, то катехизация заканчивается отпеванием. А недавно одна моя знакомая предположила, что даже и отпеванием не заканчивается: мы же верим в перспективу жизни после физической смерти, а это в первую очередь богопознание.
Конечно, можно сказать, что все это — вопрос терминологии. Но разве слова, создавая языковую картину мира, не формируют пространство смыслов? Разве для человека все равно, что он говорит? Разве не нам сказано: От слов своих оправдаетесь, и от слов своих осудитесь (Мф 12:37)?
Люди, пришедшие к вере до 1988 года, который стал по-насто­ящему переломным для нашего общества, вспоминают, что слово «воцерковленный» не было в таком ходу, как сейчас; точнее, его не было вообще.
Обычно говорили «церковный» — церковный человек, церковная жизнь… Я сейчас не о том, что в строгом смысле слова воцерковлением называется специальный обряд принесения младенца в храм (до или после крещения). В более широком смысле воцерковленный человек — это тот, кого на Западе называют «практикующий христианин», то есть тот, кто не просто декларирует это свое качество, не просто читает время от времени и Библию, и книги духовного содержания, а также отмечает как домашние праздники Рождество и Пасху, а тот, кто бывает в храме каждое воскресенье, да и в церковные праздники прежде всего приходит в храм, кто регулярно молится, соблюдает посты, а в апостольских церквах — исповедуется и причащается. Но только тогда, когда вся его жизнь проходит в русле веры, когда у него нет разделения: «это я делаю как христианин, а это… ладно уж…» — тогда можно говорить о том, что это человек церковный.
А в совсем широком смысле «воцерковление» — обретение человеком, обществом или культурой христианской перспективы. Перспективы, нормальным образом соединяющей земное и небесное. То есть то, что является одной из насущных задач современности.
Однако нередко слово «воцерковленный» скорее звучит как разделяющее. Так сложилось.
Нередко под этим словом понимают лишь погружение в церковную субкультуру (внешнюю) и жесткое соответствие ей. А за этим автоматически следует не только отмежевание верующих от «внешних» (а давно ль вы сами были такими?), но и отмежевание одних верующих от других по некоторым формальным признакам, самый «глубокий» из которых — сколько раз «за истекший период» человек был в храме, исповедывался и причащался (и ведь спрашивают, и не стыдятся, а это дело до того личное, что говорить об этом не стоит, тем более малознакомым). А обычно и того проще: как одет, как постится, ежедневно ли и в каком объеме «вычитывает» утреннее и вечернее правило (а это дело еще более личное; это не отчетный показатель, а разговор человека с Богом, и обсуждаться он может только с духовником или — по желанию — с близким другом, что в Псалмах (см. Пс 54:15.) называется разделять искренние беседы). Хуже того: могут спросить, в какой храм человек ходит, кому исповедуется, — и посмотреть оценивающе.
Есть в этом какая-то профанация. Все-таки статистику надо оставить социологам. Она помогает увидеть некоторые тенденции воцерковления общества, но не способна проследить путь человеческого сердца ко Христу. Человек может войти в храм совсем неверующим и выйти оттуда другим человеком, другом Христовым. Конечно, так бывает нечасто. Но кто может провести границу между «прихожанами» и «захожанами»? Кто знает, когда и как одно переходит в другое? И где в этом процессе — любовь Христова и любовь ко Христу?
От слов «я воцерковленный» веет какой-то неправильной завершенностью. Как сказала как-то по поводу таких людей одна церковная женщина: «Они, конечно, православные. Только вот христиане ли?!»
На Пасху в церквях читаются удивительные, пронзительные слова святителя Иоанна Златоуста, которые в русском переводе звучат так: «Итак, все — все войдите в радость Господа своего! И первые, и последние, примите награду; богатые и бедные, друг с другом ликуйте; воздержные и беспечные, равно почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне! Трапеза обильна, насладитесь все! Телец упитанный, никто не уходи голодным! Все насладитесь пиром веры, все воспримите богатство благости!». Эти полные любви слова, конечно, нельзя использовать в оправдание своей духовной лени. Но и забывать о них нельзя. И свою воцерковленность не стоит вешать, как орден, на грудь.
***
В самом начале церковной свободы праздновали однажды Пасху в храме, который тогда был единственным открытым на территории музейного комплекса. При музее был милицейский пост, а на паперти стоял милиционер. Кажется, про «воцерковленность» тогда и слыхом не слыхали, поэтому прихожане с ним христосовались. Милиционер кротко говорил «Воистину Воскресе», а потом набрался храбрости и прошептал: «Мне бы ко кресту приложиться…» Прихожане, не сведущие в уставе караульной службы, тотчас радостно пригласили его войти в храм, а он грамотно ответил, что он при оружии и в храме быть не может. И что же? Позвонили на пост, пришел разводящий со сменщиком, табельное оружие было по всем правилам передано, милиционер приложился ко кресту и получил назад свой пистолет. И всем было хорошо.
Так стоит ли считать свою воцерковленность неким статусом, который автоматически делает тебя чище и лучше остальных? Явно не стоит, равно как и превращать ее в элемент самопрезентации. Златоустый Святитель говорит о том, что Бог ждет каждого. И Пасха — она для всех.