Православные тоже шутят!
Анекдот — курьезная и смешная история из жизни. Немало смешных историй происходит в приходской жизни — о самых памятных рассказывают священники и читатели.
Протоиерей Сергий Правдолюбов
Трудность в другом: внезапность возникновения у кого-нибудь покаянного чувства, взрыв доверительности и исповедальности, неудержимая потребность в общении, что очень характерно для подвыпивших. Батюшка только-только из храма, он молился, говорил, читал, пел, отвечал, давал распоряжения. Наконец наступает долгожданное молчание, которое становится наслаждением. И вдруг ему по пути требовательный вопрос, на который нельзя не ответить. Сознаешь, что говоришь не на пользу, выпивший все равно ничего не запомнит, но говорить надо.
Бывают и курьезные случаи.
Как-то еду в метро. Вагон полупустой. Напротив меня сидит изрядно выпивший мужчина, небритый, чувствуется, чем-то раздосадованный. Говорит мне:
– Ну, ты чего вырядился? Ишь ты, поп! Не можешь что ли в нормальной одежде ходить? Чего расчебучился, подол распустил на весь вагон? Только чтобы почудней!..
Я ему отвечаю:
– Стоп-стоп! Осторожнее на поворотах! Чья одежда чудней – надо еще подумать. Во-первых, моя намного древней чем твоя, а в древности люди вовсе не дураки были, они многое понимали лучше нас. Во-вторых, она гораздо удобнее твоей – американской и бизнесменской.
– Это почему?
– Да потому! Ты утром что делаешь, когда встаешь? Умываешься, достаешь какую-то странную железку, мылишь свою… ну, ладно, скажем, лицо. Скрябаешь, глядя в зеркало, или жужжишь электрической бритвой. Потом надеваешь рубаху со множеством мелких пуговок, терпеливо их застегиваешь, на шею вешаешь какую-то тряпку и долго ее крутишь, не поймешь для чего. Затем достаешь две матерчатые трубы и пытаешься засунуть в них ноги. Еще одну большую тряпку с рукавами натягиваешь сверху – это же ужас!
А что делаю я, когда встаю: умываюсь без всяких скребочков и мыльных порошочков или бритвенных паст, беру подрясник – раз! – и я одет. Мне легко, просторно, не жарко, удобно – и никаких трубочек, полная свобода движений!
– Да, это здорово, я и не подумал, – сказал мужчина. А я едва успел выскочить через закрывающиеся двери на моей станции, даже не попрощавшись с собеседником, лишь мелькнуло его озадаченное лицо.
По дороге домой фантазия разыгралась, и я представил себе, что года через два захожу в вагон метро и вижу: полно бородатых подвыпивших мужиков и все в подрясниках. И только тут замечаю, что сам затянут в тоненькие брюки-трубочки. На мне – пиджак и галстук с крестиком по центру, чтобы хоть как-то отличаться от общей массы сообразительных и любящих комфорт самых новых русских скромного достатка.
Прошло время. Как хороша спасительная инертность! Самая удобная одежда все-таки осталась у духовенства.
Вот эти случаи.
В начале 90-х стало модно звать батюшек на самые разнообразные мероприятия, приходилось соглашаться и ходить. Меня попросили выступить перед внуками и внучками писателей в Центральном Доме литераторов днем на Рождество Христово. Уже тогда начали появляться батюшки с гитарами. Директор этого Дома встретил меня у входа и проводил на сцену. Кто-то заканчивал свое выступление. Конферансье подошел ко мне и спросил:
– Батюшка, как вы будете выступать, как обычно или без ничего?
Я ответил:
– Нет, в рясе.
Директор чуть не упал от смеха.
***
В те же годы, думая о чем-то своем, шел по арбатским переулкам. Подошла женщина и спросила:
– Как пройти на улицу Рылеева?
Я переспросил:
– Кондратия Федоровича?
Женщина застыла в недоумении.
Наконец, я сообразил и показал дорогу.
Просто в детстве я внимательно прочел книгу с полки моего отца: «Поэты пушкинской поры». Только и всего.
***
Будучи протодиаконом в одном московском храме я посоветовал регенту левого клироса выполнять замечание одного опытного уставщика о том, что перед возгласом «Святая святым» надо петь «Аминь» не два раза, а одно длинное. Перед следующей службой регент вошел вместе со мной в алтарь и пожаловался настоятелю:
– Я не знаю, кого слушать, Вас или отца протодиакона?
А отношения с настоятелем у меня были очень напряженные. Настоятель сильно наставил меня на путь истинный, к большому удовольствию регента. Когда регент направился на свой клирос я, в состоянии сильного душевного волнения, вышел за ним.
Дальше с моей стороны последовала неуправляемая и совершенно не продуманная заранее импровизация:
– Скажите, Вы читали «Песнь о вещем Олеге»?
– Да, – инстинктивно сжимаясь от страха, сказал регент.
– А Вы помните, что случилось с князем, который потоптал голый череп своего любимого коня?! Так как же Вы не боитесь потоптать голову живого протодиакона? Я бы на Вашем месте никогда бы не осмелился на такое дело.
И молча и грозно ушел в алтарь.
***
А это уже 1998 год. Собираюсь выезжать в храм. Подхожу к машине (не иностранной, нашей русской), она только год как у меня появилась.
В это время мимо меня пробегает в тренировочном костюме вечно недовольный спортивного вида комсомолец лет сорока и говорит находу:
– У, попы мироеды, смотри какой толстый, да еще на машине.
Ответ был мгновенный, времени на обдумывание не было. Просто вырвалось само собой:
– Народ, который забыл своего Бога, будет голодать всегда!
Протоиерей Игорь Прекуп
Дело было году примерно так в 90 – 91-м. Служил я в то время диаконом в Таллиннском Александро-Невском соборе. И вот, однажды, за воскресной Литургией выхожу я на амвон, становлюсь лицом к Царским вратам и произношу ектению. Слышу сзади какое-то движение непонятное: легкая возня, приглушенные то ли раздраженные, то ли взволнованные голоса. Хотелось оглянуться сразу, чтоб если не словом, то взглядом очей ясных обличить творящих бесчиние, но решил подождать до окончания ектении, чтобы, пока в алтаре будут произносить возглас, спокойно развернуться и, если потребуется, то и пару слов сказать, «скорбя об ожесточении сердец их».
Заканчиваю ектению, оглядываюсь, но к своему удивлению не вижу, чтобы кто-то среди прихожан, стоящих вплотную к ступенькам амвона, вел себя неподобающим образом. Замечаю только, что все они как-то очень уж напряженно смотрят в мою сторону. Но не на меня, а куда-то рядом, чуть пониже. Перехватываю их взгляд и, к своему… ну не то, чтобы ужасу, а, скажем так, легкому обалдению, обнаруживаю справа от себя черного кобеля, и не то, что медленно и осторожно идущего, а, я бы сказал, благоговейно плывущего в сторону алтаря!
Я тут же вспомнил, что об этом «захожанине» рассказывала мне одна регентиса наша. Забрел он как-то в собор между службами и давай гулять по нему вот с таким же сосредоточенно-благоговейным видом, то к одной иконе, то к другой, только что свечки не ставит. Рассказчица пыталась его выманить из храма: «Ня-ня-ня, собачка!», и показывает, как будто у нее в руке есть что-то для него вкусненькое. Он повелся было, но, присмотревшись, быстро раскусил, что его дурят, и продолжил с интересом осматривать священное помещение, всем своим серьезным видом демонстрируя: зря вы собак зачислили в нечистые животные, ибо не может нечистое так тянуться к чистому, как я, и с таким уважением относиться к святыне. В тот раз все разрешилось более, чем просто: какой-то мужчина, из в кои веки раз зашедших в храм, хватил этого борца против ритуальной дискриминации зонтиком по заду и тот моментально нашел выход. Даже не метался.
И вот стою я, смотрю на это животное, медленно, но верно продвигающееся к входу в алтарь, а у самого в правой руке орарь, в левой – служебник. Пса не обхватить никак. А он достаточно большой, кстати. Не то, чтобы уж совсем, но какая-то из его бабушек, похоже, согрешила с бельгийцем. Вспомнив о том, как его выпроводили из храма в прошлый визит, я подумал было пнуть его (а что делать, если только ноги свободны?..), но вовремя представил, как он тогда с перепугу влетит в открытые Царские врата и, перемахнув через архиерея, окажется на престоле. Брррр!.. Нет, не то…
И тогда я нарушаю одно из своих табу. С детства меня приучили не трогать животных за хвост. Особенно собак. А что делать? Служебник прятать в карман некогда, левая занята, остается правая. Перекидываю орарь через предплечье правой руки, плавно беру пса за хвост у самого основания. Он оглядывается и, вопросительно глядя мне в глаза, как бы говоря: «Ты уверен, что хочешь это сделать?», так же плавно, не рыча, тянется зубами к моей руке. Я в ответ, слегка пожимаю плечами: «Извини, ничего личного, служба», швыряю его в народные массы. Нет, он, конечно же, не попадает прямо в прихожан, потому как достаточно тяжел. Пролетев метра полтора, он тормозит, перебирая лапами, соскальзывая с нижних ступенек амвона, очень выразительно, при этом, с укором глядя мне в глаза: «Ты-то, ты-то, чем лучше? Вообразили тут о себе…». Люди расступились и дали возможность оскорбленному в своих лучших религиозных чувствах нашему брату меньшему с миром изыти.
Все это происходит примерно за 15 секунд, пока длится возглас, который стих как раз, когда пес полетел на запад, и в ту же секунду я поднимаю в правой руке орарь и произношу следующую ектению: «Елицы оглашении, изыдите; оглашении, изыдите; елицы оглашении, изыдите; да никто из оглашенных, елицы вернии…». Произношу и еле сдерживаюсь, ибо очень уж удачно этот «захожанин» подгадал время.
Но, собственно, «песня не о том». Самое интересное произошло на следующий день.
Прихожу я на службу. Тороплюсь. Не то, чтобы опаздываю, но времени в обрез. Навстречу мне, ну не то, чтобы бросается, но так довольно резво выскакивает одна из древнейших прихожанок. Такая классическая «бабушка»: сухонькая, сгорбленная, беззубая и с клюкой (палка с загнутым концом, если кто не знает). Этакий грозный страж Православия. И вот, приблизившись, она выдыхает: «Я видела!»
По правде сказать, мне немножко поплохело от этих слов. Что она там еще видела? Какая еще новая сплетня обо мне зарождается? «Что вы видели?» – устало спрашиваю я ее. «Я видела, – повторила она, всем своим видом показывая, что заявляет это, будучи в здравом уме и трезвой памяти, – как вы сатану из церкви изгнали!..» – «Когда?!..» – опешил я. – «Когда он в виде большой, черной собаки пытался в алтарь зайти!»
Эх, мне бы тогда склониться к ней и сказать: «Тс-с-с… Только никому!» и тем самым обеспечить себе на долгие года культовое почитание и священный трепет при одном упоминании, а я, дурень непрактичный, хрюкнул со смеху и побежал готовить сосуды к проскомидии.
Протоиерей Олег Батов
Николая
Никиты
Бориса
бол. Ирины
путеш. Людмилы
отрока Иоанна
и так далее, в большом количестве.
Записок, как водится, много, дело привычное. Но вдруг на листочке ровно такого же формата и тоже в столбик совсем другие слова:
Сыр
Молоко
Яйца
Колбаса докторская
и приписка: позвонить Владимиру
Тема записок, конечно, неисчерпаема. Но тут даже самые стойкие в алтаре сломались. Хорошо, что у нас не принято читать записки гласно на солее.
Потом уже, после службы, говорю: «Интересно, они имели в виду о здравии или об упокоении?». Собеседник ответил: «Если санкционное – то об упокоении, если отечественное – то о здравии».
Татьяна Зиновьева
Валерий Гадышев
Марина Ильина
Протоиерей Сергий Правдолюбов
Похвала подряснику (Вспоминая 1990-е годы)
Когда едешь в подряснике в метро, или стоишь в очереди за хлебом, или за билетом на поезд, вокруг тебя возникает какая-то особая среда, что-то вроде сферы с защитными свойствами. Как удачно сказано у одного поэта: «Хранимый святостью одежд…» Это очень точно сказано. Ты просто не имеешь права грешить, даже мыслью. Окружающие получают удовольствие, что батюшка вместе с ними стоит в очереди. И не было ни одного случая, чтобы кто-то уступил свое место батюшке. Да этого и не ждешь, очень даже по-европейски: стоять терпеливо в очереди, невзирая на лица. Меня это никогда не смущало.Трудность в другом: внезапность возникновения у кого-нибудь покаянного чувства, взрыв доверительности и исповедальности, неудержимая потребность в общении, что очень характерно для подвыпивших. Батюшка только-только из храма, он молился, говорил, читал, пел, отвечал, давал распоряжения. Наконец наступает долгожданное молчание, которое становится наслаждением. И вдруг ему по пути требовательный вопрос, на который нельзя не ответить. Сознаешь, что говоришь не на пользу, выпивший все равно ничего не запомнит, но говорить надо.
Бывают и курьезные случаи.
Как-то еду в метро. Вагон полупустой. Напротив меня сидит изрядно выпивший мужчина, небритый, чувствуется, чем-то раздосадованный. Говорит мне:
– Ну, ты чего вырядился? Ишь ты, поп! Не можешь что ли в нормальной одежде ходить? Чего расчебучился, подол распустил на весь вагон? Только чтобы почудней!..
Я ему отвечаю:
– Стоп-стоп! Осторожнее на поворотах! Чья одежда чудней – надо еще подумать. Во-первых, моя намного древней чем твоя, а в древности люди вовсе не дураки были, они многое понимали лучше нас. Во-вторых, она гораздо удобнее твоей – американской и бизнесменской.
– Это почему?
– Да потому! Ты утром что делаешь, когда встаешь? Умываешься, достаешь какую-то странную железку, мылишь свою… ну, ладно, скажем, лицо. Скрябаешь, глядя в зеркало, или жужжишь электрической бритвой. Потом надеваешь рубаху со множеством мелких пуговок, терпеливо их застегиваешь, на шею вешаешь какую-то тряпку и долго ее крутишь, не поймешь для чего. Затем достаешь две матерчатые трубы и пытаешься засунуть в них ноги. Еще одну большую тряпку с рукавами натягиваешь сверху – это же ужас!
А что делаю я, когда встаю: умываюсь без всяких скребочков и мыльных порошочков или бритвенных паст, беру подрясник – раз! – и я одет. Мне легко, просторно, не жарко, удобно – и никаких трубочек, полная свобода движений!
– Да, это здорово, я и не подумал, – сказал мужчина. А я едва успел выскочить через закрывающиеся двери на моей станции, даже не попрощавшись с собеседником, лишь мелькнуло его озадаченное лицо.
По дороге домой фантазия разыгралась, и я представил себе, что года через два захожу в вагон метро и вижу: полно бородатых подвыпивших мужиков и все в подрясниках. И только тут замечаю, что сам затянут в тоненькие брюки-трубочки. На мне – пиджак и галстук с крестиком по центру, чтобы хоть как-то отличаться от общей массы сообразительных и любящих комфорт самых новых русских скромного достатка.
Прошло время. Как хороша спасительная инертность! Самая удобная одежда все-таки осталась у духовенства.
Еще из того времени
Никогда не отличался остроумием и находчивостью. Может быть, и приходили хорошие варианты ответов, но всегда много после того, когда надо было быстро сообразить и ответить. Кроме четырех случаев, когда слова вылетали без всякого обдумывания. Поэтому и не ушли из памяти, что сам не ожидал, как они появились.Вот эти случаи.
В начале 90-х стало модно звать батюшек на самые разнообразные мероприятия, приходилось соглашаться и ходить. Меня попросили выступить перед внуками и внучками писателей в Центральном Доме литераторов днем на Рождество Христово. Уже тогда начали появляться батюшки с гитарами. Директор этого Дома встретил меня у входа и проводил на сцену. Кто-то заканчивал свое выступление. Конферансье подошел ко мне и спросил:
– Батюшка, как вы будете выступать, как обычно или без ничего?
Я ответил:
– Нет, в рясе.
Директор чуть не упал от смеха.
***
В те же годы, думая о чем-то своем, шел по арбатским переулкам. Подошла женщина и спросила:
– Как пройти на улицу Рылеева?
Я переспросил:
– Кондратия Федоровича?
Женщина застыла в недоумении.
Наконец, я сообразил и показал дорогу.
Просто в детстве я внимательно прочел книгу с полки моего отца: «Поэты пушкинской поры». Только и всего.
***
Будучи протодиаконом в одном московском храме я посоветовал регенту левого клироса выполнять замечание одного опытного уставщика о том, что перед возгласом «Святая святым» надо петь «Аминь» не два раза, а одно длинное. Перед следующей службой регент вошел вместе со мной в алтарь и пожаловался настоятелю:
– Я не знаю, кого слушать, Вас или отца протодиакона?
А отношения с настоятелем у меня были очень напряженные. Настоятель сильно наставил меня на путь истинный, к большому удовольствию регента. Когда регент направился на свой клирос я, в состоянии сильного душевного волнения, вышел за ним.
Дальше с моей стороны последовала неуправляемая и совершенно не продуманная заранее импровизация:
– Скажите, Вы читали «Песнь о вещем Олеге»?
– Да, – инстинктивно сжимаясь от страха, сказал регент.
– А Вы помните, что случилось с князем, который потоптал голый череп своего любимого коня?! Так как же Вы не боитесь потоптать голову живого протодиакона? Я бы на Вашем месте никогда бы не осмелился на такое дело.
И молча и грозно ушел в алтарь.
***
А это уже 1998 год. Собираюсь выезжать в храм. Подхожу к машине (не иностранной, нашей русской), она только год как у меня появилась.
В это время мимо меня пробегает в тренировочном костюме вечно недовольный спортивного вида комсомолец лет сорока и говорит находу:
– У, попы мироеды, смотри какой толстый, да еще на машине.
Ответ был мгновенный, времени на обдумывание не было. Просто вырвалось само собой:
– Народ, который забыл своего Бога, будет голодать всегда!
Протоиерей Игорь Прекуп
Оборотень
Может ли диакон обрести славу старца и великого экзорциста? Уверяю, может. Для этого надо, всего-навсего, в подходящий момент проявить самую обычную смекалку и быть проще… Ну или бессовестней – это уж как вам больше нравится. И убедился я в этом где-то четверть века назад в результате одного эпизода.Дело было году примерно так в 90 – 91-м. Служил я в то время диаконом в Таллиннском Александро-Невском соборе. И вот, однажды, за воскресной Литургией выхожу я на амвон, становлюсь лицом к Царским вратам и произношу ектению. Слышу сзади какое-то движение непонятное: легкая возня, приглушенные то ли раздраженные, то ли взволнованные голоса. Хотелось оглянуться сразу, чтоб если не словом, то взглядом очей ясных обличить творящих бесчиние, но решил подождать до окончания ектении, чтобы, пока в алтаре будут произносить возглас, спокойно развернуться и, если потребуется, то и пару слов сказать, «скорбя об ожесточении сердец их».
Заканчиваю ектению, оглядываюсь, но к своему удивлению не вижу, чтобы кто-то среди прихожан, стоящих вплотную к ступенькам амвона, вел себя неподобающим образом. Замечаю только, что все они как-то очень уж напряженно смотрят в мою сторону. Но не на меня, а куда-то рядом, чуть пониже. Перехватываю их взгляд и, к своему… ну не то, чтобы ужасу, а, скажем так, легкому обалдению, обнаруживаю справа от себя черного кобеля, и не то, что медленно и осторожно идущего, а, я бы сказал, благоговейно плывущего в сторону алтаря!
Я тут же вспомнил, что об этом «захожанине» рассказывала мне одна регентиса наша. Забрел он как-то в собор между службами и давай гулять по нему вот с таким же сосредоточенно-благоговейным видом, то к одной иконе, то к другой, только что свечки не ставит. Рассказчица пыталась его выманить из храма: «Ня-ня-ня, собачка!», и показывает, как будто у нее в руке есть что-то для него вкусненькое. Он повелся было, но, присмотревшись, быстро раскусил, что его дурят, и продолжил с интересом осматривать священное помещение, всем своим серьезным видом демонстрируя: зря вы собак зачислили в нечистые животные, ибо не может нечистое так тянуться к чистому, как я, и с таким уважением относиться к святыне. В тот раз все разрешилось более, чем просто: какой-то мужчина, из в кои веки раз зашедших в храм, хватил этого борца против ритуальной дискриминации зонтиком по заду и тот моментально нашел выход. Даже не метался.
И вот стою я, смотрю на это животное, медленно, но верно продвигающееся к входу в алтарь, а у самого в правой руке орарь, в левой – служебник. Пса не обхватить никак. А он достаточно большой, кстати. Не то, чтобы уж совсем, но какая-то из его бабушек, похоже, согрешила с бельгийцем. Вспомнив о том, как его выпроводили из храма в прошлый визит, я подумал было пнуть его (а что делать, если только ноги свободны?..), но вовремя представил, как он тогда с перепугу влетит в открытые Царские врата и, перемахнув через архиерея, окажется на престоле. Брррр!.. Нет, не то…
И тогда я нарушаю одно из своих табу. С детства меня приучили не трогать животных за хвост. Особенно собак. А что делать? Служебник прятать в карман некогда, левая занята, остается правая. Перекидываю орарь через предплечье правой руки, плавно беру пса за хвост у самого основания. Он оглядывается и, вопросительно глядя мне в глаза, как бы говоря: «Ты уверен, что хочешь это сделать?», так же плавно, не рыча, тянется зубами к моей руке. Я в ответ, слегка пожимаю плечами: «Извини, ничего личного, служба», швыряю его в народные массы. Нет, он, конечно же, не попадает прямо в прихожан, потому как достаточно тяжел. Пролетев метра полтора, он тормозит, перебирая лапами, соскальзывая с нижних ступенек амвона, очень выразительно, при этом, с укором глядя мне в глаза: «Ты-то, ты-то, чем лучше? Вообразили тут о себе…». Люди расступились и дали возможность оскорбленному в своих лучших религиозных чувствах нашему брату меньшему с миром изыти.
Все это происходит примерно за 15 секунд, пока длится возглас, который стих как раз, когда пес полетел на запад, и в ту же секунду я поднимаю в правой руке орарь и произношу следующую ектению: «Елицы оглашении, изыдите; оглашении, изыдите; елицы оглашении, изыдите; да никто из оглашенных, елицы вернии…». Произношу и еле сдерживаюсь, ибо очень уж удачно этот «захожанин» подгадал время.
Но, собственно, «песня не о том». Самое интересное произошло на следующий день.
Прихожу я на службу. Тороплюсь. Не то, чтобы опаздываю, но времени в обрез. Навстречу мне, ну не то, чтобы бросается, но так довольно резво выскакивает одна из древнейших прихожанок. Такая классическая «бабушка»: сухонькая, сгорбленная, беззубая и с клюкой (палка с загнутым концом, если кто не знает). Этакий грозный страж Православия. И вот, приблизившись, она выдыхает: «Я видела!»
По правде сказать, мне немножко поплохело от этих слов. Что она там еще видела? Какая еще новая сплетня обо мне зарождается? «Что вы видели?» – устало спрашиваю я ее. «Я видела, – повторила она, всем своим видом показывая, что заявляет это, будучи в здравом уме и трезвой памяти, – как вы сатану из церкви изгнали!..» – «Когда?!..» – опешил я. – «Когда он в виде большой, черной собаки пытался в алтарь зайти!»
Эх, мне бы тогда склониться к ней и сказать: «Тс-с-с… Только никому!» и тем самым обеспечить себе на долгие года культовое почитание и священный трепет при одном упоминании, а я, дурень непрактичный, хрюкнул со смеху и побежал готовить сосуды к проскомидии.
Протоиерей Олег Батов
О здравии
На литургии в алтарь приносят две пачки записок. Одна, как водится, о здравии, другая – об упокоении. Записок много. Читаем имена, написанные в столбик (как полагается, в родительном падеже):Николая
Никиты
Бориса
бол. Ирины
путеш. Людмилы
отрока Иоанна
и так далее, в большом количестве.
Записок, как водится, много, дело привычное. Но вдруг на листочке ровно такого же формата и тоже в столбик совсем другие слова:
Сыр
Молоко
Яйца
Колбаса докторская
и приписка: позвонить Владимиру
Тема записок, конечно, неисчерпаема. Но тут даже самые стойкие в алтаре сломались. Хорошо, что у нас не принято читать записки гласно на солее.
Потом уже, после службы, говорю: «Интересно, они имели в виду о здравии или об упокоении?». Собеседник ответил: «Если санкционное – то об упокоении, если отечественное – то о здравии».
Анекдоты от читателей
Игорь ЧернозатонскийНе объяснили
Как врач, всегда спрашиваю своих больных, крещеные ли они? И вот, что мне ответила одна больная: «Крещеная больше десяти раз, уже и не помню сколько, а что толку? Когда бываю в других городах и вижу красивую церковь, то обязательно захожу туда покреститься, думая, что здесь крещение будет лучше». На вопрос: «А что, никто из батюшек с вами не беседовал?», отвечала: «Нет».Татьяна Зиновьева
По отчеству
Церковная лавка. Приехал автобус с людьми, которые думают, что они паломники. Стали в очередь – записки подавать. Свечница: – «Записка какая?», – «Обычная», и так несколько человек подряд. Свечница: – «А где вы у нас нашли такое название записки «обычная»? У нас есть Проскомидия, Заказная, Псалтирь». Дальше – веселее. Спрашивают о ценах. Лавочница отвечает: – «Все цены указаны за одно имя», – «А если с отчеством, сколько это будет стоить?».Валерий Гадышев
Про спорт
Однажды сорокалетнему священнослужителю молодая прихожанка подарила прыгалки и сказала: «Я знаю из соцсети, что Вы любите заниматься спортом. Прошу Вас, почаще прыгайте на этих скакалках, чтобы все на моем жизненном пути было хорошо».Возглас
Молодой иерей начинает проходить сорокоуст. На мирной ектенье произнес все прошения. Нужно говорить возглас, но тут вышла заминка. Он растерялся. Отцы-священники в алтаре со всех сторон подсказывают ему: «Возглас, говори возглас!». Батюшка собрался духом и громко на весь храм произнес: «Возглас!!!».Не бойся!
Епископ совершает литургию. Дьякон заранее готовится к чтению зачала из Апостола, прочитывает его и забывает положить закладки в нужном месте – что-то его отвлекло. После «Трисвятого» выходит читать и начинает судорожно искать нужное зачало. В памяти у дьякона осталось только два слова: «Братие, боюся…», которые он и произносит громко несколько раз во время своих поисков. Примерно после пятого раза Владыка не выдержал и сказал: «Мир ти, не бойся».Оговорилась
Среда первой недели Великого поста. Ко мне подходит уборщица нашего храма и спрашивает: «Сегодня Литургия преждевременных Даров?».Марина Ильина
Крестоносица
У меня есть знакомая, женщина 57 лет. Очень добрая, и я бесконечно люблю её. Не могу сказать, что сильно воцерковленная, но очень любит паломнические поездки. Семьи у неё нет, ездит она довольно часто. Недавно она мне поведала об одной такой поездке: «Там такая благодать, я окунулась в святом источнике, приложилась к мощам и сходила «в крестовый поход»». Чуть не рухнув со стула, немного придя в себя сквозь смех и слёзы, я спросила, не водили ли их на Чудское озеро.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
