Чужой "котик"

Расскажу вам страшную историю. Из числа тех, которые терпеть не могу. И сказкой уж как-то отдает, и истерией, и просто детсадовскими байками про черную-черную комнату. А главное, есть в ней что-то «маргинальное» и неприятное для современного уха – как проповедь с акцентом на чертях и гротескных «адских сковородках». Только из песни слов не выкинешь: истории девять лет, и она в нашей семье произошла на самом деле.

Итак, девять лет назад, с рождением старшей дочери, я стала вспоминать колыбельные. Только вот вспоминать – громко сказано. Мама, как выпускница музыкальной школы, пела мне очень много, только не всегда это были колыбельные. Из детской памяти настойчиво выныривали бравые марши или лиричные обрывки наподобие: «Англичанин, подлец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину…» Но мне-то медведь на ухо и наступил, и потоптался, так что нужна была мелодия попроще.
И надо же – я вспомнила!
«Котя, котенька, коток, котя серенький хвосток…» – кажется, так меня саму баюкали во время болезней. Простенькая мелодия, незамысловатые слова… «Приди, котя, ночевать, мою деточку качать…» Повторить сто раз до засыпания – ребенка или мамы. Я и повторяла.
Постоянно петь дочери я начала около годовалого возраста – она тогда еще не разговаривала, зато, как та собака, все понимала и показывала. Показывала так убедительно, что не нуждалась, похоже, ни в каких словах – даже «мама» почти не говорила.
И вот однажды начались у нее проблемы со сном. Засыпал ребенок сравнительно легко, я клала ее в кровать и крадучись выбиралась на кухню. А спустя пятнадцать минут повторялось одно и то же: в комнате раздавался истошный крик, почти визг.
За год любая мама с точностью до нюанса выучивает детские звуки: как ребенок плачет от голода, как от усталости, от злости – и как от страха. Так вот здесь были вопли даже не страха, а какого-то дикого, животного ужаса – меня саму накрывали мурашки и сковывал минутный паралич. В комнату бежал папа. Дочь билась в истерике, лезла на руки и озиралась на окно (пятого этажа).
Мы упрямо твердили: «Тебе больно? Живот болит? Голова?»; наивно пытали: «Что случилось?» – а дочь только плакала, схватившись за взрослого отчаянной цепкой хваткой. А потом, где-то на четвертую-пятую ночь, наш не говорящий еще ребенок снова с ревом оглянулся на окно, ткнул туда пальцем и отчетливо всхлипнул: «Кися!!!»
И это не сказка на ночь, а я человек не суеверный. Долгое время я думала, как сочетался этот инфернальный ужас с тем очевидным фактом, что «Котя» вроде бы мирное достояние русской народной культуры, старожил книжек-потешек для малышей. Сотни или скорее даже тысячи молодых мам пели «Котика» своим детям без особых последствий.
Но, видно, жене священника полагался специфический «намек» от Господа. Мол, ты бы, мать, подумала головой, кого к ребенку-то на ночь зовешь вместо Ангела-хранителя…
И знаете, я не фанат «православной литературы для детей» во всех ее проявлениях – слишком низкого качества она иногда бывает. Слишком часто святыми именами наполняют картонные, бездарные рифмовки с жестоко хромающим ритмом. Но и к наследию народной культуры отношусь теперь осторожно. Меня не вдохновляют ни «Котик», ни «Бабай» из богато иллюстрированной книжки. Видимо, когда-то давно жили эти простонародные герои в попевках-заговорах. И олицетворяли того, кого нам совсем не стоит звать к колыбели крещеного младенца.
Не сумев выучить новую мелодию, я сочинила потом парочку своих, более безобидных колыбельных текстов. А в памяти сохранила странную и действительно страшную историю.