Честна пред Господем смерть преподобных Его

Братия, столпившаяся в клетушке, которой суждено было принять последнее воздыхание молитвенника, казалась глубоко подавленной неожиданностью последовавшей развязки: всего несколько недель назад они правдами и неправдами уговаривали отца, уединившегося для сугубого подвига во внутренней пустыне, вернуться в монастырь и принять на себя игуменство, оставленное им за два года до того. И Антоний отказывался, ссылаясь на немощь, болезни, иссякновение сил… Тогда, полагая доводы старца слабыми, недостаточными, братия прибегли к прямым угрозам и даже манипуляциям: «Если ты не вернешься в обитель и не примешь в свои руки настоятельский жезл, мы все покинем монастырь и разбредемся, “аможе восхощем”, аки овцы, не имущии пастыря».
И Антоний вернулся. Допустить опустошение обители, на устроение которой он потратил добрую половину своей жизни, было невозможно. Со свойственной ему прозорливостью, дар которой преподобный стяжал в конце своей монашеской жизни, он, по всей видимости, мог догадываться, что многие желали покинуть обитель льстиво, а на самом деле, эксплуатируя его отцовские чувства, они искали наиболее действенный аргумент для его водворения в непосредственной близости от места соборной молитвы и монастырских служб. Тем не менее Антоний почел за благо этого не заметить.
Что он покидал во внутренней пустыне? «Само зрение места того в чювство привести может зрящих его», – в восхищении, свойственном очевидцу, своими глазами созерцавшему величественную красоту северной природы, восклицает агиограф, описывая эту внутреннюю пустыню, в которую Антоний перебрался из скита в трех поприщах от обители, где проживал с одним из братьев чуть ранее. Вообще с годами преподобный Антоний все более и более искал уединения, покоя…

«Зрит инок молитву деющих»

В его жизни, как оказывается, вплоть до этого последнего года или полутора лет не было времени одинокой молитвы, он всегда молился в кругу своих духовных наставников, духовных братьев и духовных детей. В тот день, когда он пришел в обитель к великому Пахомию Кенскому, имя которого было известно далеко в округе и привлекало к себе многих современников, ищущих правды Божией и подвига Христова, преподобный не только постриг его в монашество, но и сделал своим келейником. Так первые шаги его монашеской жизни протекали под бденным вниманием преподобного старца – удача, выпадавшая на долю совсем немногим!
Позднее, когда он решился оставить обитель пострига и по благословению того же Пахомия ушел в пустыню, два брата, единонравных ему, сопутствовали Антонию на его нелегком пути – по мхам, болотам, стремнинам и непролазным северным топям. В Скроботовской веси к нему присоединились еще четыре брата, и первое подобие монашеской общины состояло всего из семи человек. Да, их было только семеро, но это были истинные чада преподобного, глубоко преданные ему и готовые идти вслед за ним на край света. Весьма вероятно, что эти иноки приняли постриг от его рук, поскольку к сорока годам преподобный по воле своего духовного отца принял священнический сан. Позднее, завещая братии своего преемника в сане игумена, Антоний отдельно упомянет о том, что тот является его пострижеником, то есть ближайшим учеником.
Жители Скроботова, в окрестностях которого обосновался было «богоизбранный полк», изгнали чернецов с прилежащих их селениям земель, и семеро монашествующих путников продолжили свои скитания в поисках места, пригодного к устроению монастыря. Следуя за своим духовным наставником, они скитались от одного водного потока к другому, переходя вброд одно болото за другим, питаясь лесными ягодами и нередко встречая на своем пути диких зверей…
Однако долго так продолжаться не могло: путники должны были где-то осесть, освоить землю, вспахать нивы, посеять хлеб. Наученные горьким опытом столкновения с непримиримыми скроботовскими крестьянами, иноки медлили, пока не встретили по Божиему смотрению некоего Самуила: «Бог же воздвизает христолюбива мужа некоего, сожытельство имеющего в пределех Емецкаго стану глаголемаго, в веси, нарицаемой Бросачево, ему же имя Самуил». Господь внушает ему «ити на дальние езера ловитвы рыбные деяти». И вот, замечает агиограф, «шедшу же сему во внутреннюю пустыню на далние езера, ловы деющу, зрит Божиим мановением одесную себе при некоем потоце множество инок молитву деющих, посреде же их преподобнаго Антония, яко некоего ходатая или молитвенника к Богу, руце на небо простерша, правилныя своя молитвы приносяща к Богу». Воистину удивительное по своей духовной красоте видение! Недаром Самуил полагает, что перед ним мираж и, лишь приблизившись, понимает, что сам Антоний и его ученики – люди, «во плоти сущии». По указанию Самуила, прекрасно знающего окрестные места, Антоний приходит на то место, на котором ему суждено было построить монастырь.
Так начиналась история Сийского монастыря.

«Землю копаше своима рукама»

Многое было перенесено его устроителем в быт и устав монастыря из традиций и обычаев обители его пострига. Огромное внимание уделял преподобный совместному, соборному труду… Никто из иноков, которых со временем стало много – очень много – не был освобожден от труда на земле – возделывания нив и рубки леса для очищения пространств, которые можно было бы использовать для хозяйственных нужд обители. Монастырь был с самого начала организован как общежительный, что в целом соответствовало традиции XVI столетия, и питье, пища, одежда и обувь для всех иноков были равными. В своем духовном завещании Антоний отдельно указывает на то, что исключением из этого равенства не должен стать никто из иночествующих, даже игумен: «На трапезе строителю пищи и питиа кроме братскаго довола не добавляйте ничего». Более того, обители надлежало благотворить нищим и убогим: «Повеле преподобный и нищих кормити неоскудне и милостыню давати доволне… Даяй бо нищим взаем дает Богу».
Общежительный монастырь в силу своего устроения вынужденно становился сельскохозяйственной артелью, и Антоний не только это понимал. Он, будучи необычайно здоров и силен телом, так что мог трудиться и за трех человек (как замечает агиограф), сам активно и непосредственно участвовал в этом труде. Поэтому тема физического труда становится исключительно важной в житии, едва ли не вытесняя молитвенный труд преподобного: агиограф неоднократно подчеркивает, что Антоний имел обыкновение «лес сещи, и место чистити, и землю копаше своима рукама, и насеяша себе зелия мала на пропитание свое», «на болшия труды простирашеся лес сещы и место чистити монастырю на устроение»; в первой отходной пустыни он «живяше», «к вышним течение свое радостно простираше» и так же, как и прежде, сек лес, сеял нивы, своими руками копал землю. В том, как последовательно и многократно обращает агиограф внимание читателя на особенную приверженность Антония к сельскохозяйственному труду, можно увидеть некоторого рода компенсацию (самого преподобного) за временный и, как, по всей видимости, ему должно было казаться, греховный отказ от своего крестьянского происхождения (родители Антония были крестьянами) и некоторое гнушательство крестьянским трудом, которое было отмечено агиографом в главе, описывающей отроческие года Антония, в крещении нареченного Андреем: «Блаженному же отроку земледельству не внимающу, бысть его тщание к церкви Божией, упражняяся на Божие славословие», при том что о его братьях и сестрах сказано, что они как раз активно изучали агрономию.

Искушение достатком

Как складывались детские и юношеские годы преподобного? Как пришел он в монастырь?
После кончины родителей Андрей, получивший прекрасное образование, использует возможность вырваться из скромной крестьянской среды, в которой проходила жизнь его семьи: юноша устремляется в главный административный, экономический и торговый центр Северной Руси – Великий Новгород – и находит себя в услужении некоему боярину. Конечно же, подобное решение сильно отделяло Андрея от классического преподобнического пути служения Богу, заставляя его временно пойти на услужение мамоне. Однако в жизни Андрея приближалась критическая дата – дата, когда ему исполнялось тридцать. Сейчас или никогда… Целеполагательные аберрации встречаются и в других преподобнических биографиях: Кирилл Белозерский долгое время находился в услужении своему сановному родственнику Вельяминову; Феодор Колычев исполнял обязанности придворного боярина на протяжении долгих лет своей жизни; равным образом и Феодосий Печерский был замечен в услужении курскому вельможе, на пиры которого, впрочем, юноша под дорогую одежду надевал тяжелые вериги… Знает русская агиография и другие случаи схожего характера. Однако все перечисленные мужи состояли на службе у сильных мира сего поневоле и во многом в силу того, что к этому обязывало их происхождение, а главное – к 30 годам все они находили в себе мужество порвать с этим миром – миром бархата и кружев, миром красивой жизни, роскоши, достатка, миром, который по сути не имел ничего общего с путем монашеского самоотвержения. Андрей же сам, по своей инициативе попытался войти в этот чуждый для него мир, вглядеться в этот чарующий глаз смерда (каким он и был) лоск – одним словом, приобщиться к современной ему элите и элитарности. Это искушение достатком, быть может, возымело воздействие на него из-за синдрома «любимого сына», ребенка, который, по мнению его же собственных родителей, был достоин большего, нежели его братья и сестры, а значит, и все в округе, который был лучше прочих.
Так или иначе, в 25 лет Андрей становится подающим большие надежды управленцем, возможно даже правой рукой одного из представителей новгородского олигархата, изрядно, впрочем, ослабленного походами Ивана III, однако все еще сохраняющего приметы былого величия. Более того, несколько лет спустя Андрей, казалось бы, окончательно капитулирует на пути следования монашескому образцу, соглашаясь выполнить волю своего господина и жениться. Этот эпизод требует сопоставительной оценки: могли ли преподобные жениться, прежде чем вступить на монашеский путь? Да, такое встречалось, однако, как правило, супружество в этом случае определялось исполнением настойчиво проявляемой воли родителей, а послушание в этом вопросе осмыслялось как выполнение заповеди «Чти отца и мать». Здесь же иное… Мать и отец, умершие, когда Андрею было 25, так и не смогли (если вообще пытались) внушить сыну мысль о женитьбе, несмотря на то, что юноша вполне мог по возрасту и социальному статусу создать семью, господин же смог этого добиться относительно легко. Что происходило с Андреем в эти годы? Что руководствовало его душой? Каковы были его мотивы? По мнению агиографа, все это происходило по Божественному смотрению и способствовало постепенному, стадиальному приближению Андрея-Антония к Богу.

Боль осиротевшей души

В этом свете, несомненно, промыслительной становится смерть молодой супруги, кардинально меняющая образ жизни нечаянного вдовца. Так описывает внутренний мир Андрея после смерти жены его агиограф: блаженный, уразумев суету мира, «праздных словес и безгодная смехотворения и нелепаго кощунания бесовских игр, душевредных же песен и сквернословесных, елико юношескаго вжеления, ослабевающих душу до конца, возненавиде». Перед нами прекрасный, психологически очень точный пример того, как созревает в душе преподобного категоричное неприятие светской культуры и связанного с ней образа жизни. Было ли все это, так неприятно поразившее Андрея после смерти жены, в Новгороде, да и вообще вне монастырских стен, до того? Конечно, было, однако вплоть до своего тридцатилетия, с которым совпала смерть жены, мужчина этого не воспринимал, не ощущал, пошлость и грубая вульгарность окружающей жизни проходила по касательной, мимо него, не раня его сердце. Теперь же все изменилось: секуляризованная культура городской элиты, отстоящая от храмового богослужения и в целом противопоставленная церковной традиции, антицерковная культура кощунных и сквернословных песен (нам иногда кажется, что все в допетровской или, скажем, догрозненской Руси было окутано дымкой церковного ладана, однако это не так…), с какой-то новизной восприятия поражает душу пережившего смерть молодой жены мужчины.
Отчего умерла супруга Андрея? Была ли это смерть в родах? Скосила ли женщину чума или иное страшное заболевание средневековья? Неизвестно, однако вместо того чтобы искать себе новую партию, как это можно было бы ожидать от человека обыкновенного, человек духовно одаренный, будучи глубоко поражен этой утратой, замыкается в себе, несет боль осиротевшей души молча, скорбно, осознавая с неотвратимостью неизбежного свое истинное предназначение и обретая в лишениях свой истинный путь к Богу. В смерти жены Андрей, кажется, впервые столкнулся с настоящим ударом судьбы, если, конечно, не считать таковым смерть родителей, пришедших в старости в немощь от тяжких болезней. Однако смерть родителей была естественна и закономерна, преждевременная же и, как принято было говорить в Древней Руси, напрасная гибель супруги была неожиданным потрясением человека, которого вполне можно было считать баловнем судьбы.

«Во всем быв образ»

Святцы Антониево-Сийского монастыря. Гравюра с изображением Антония СийскогоВпрочем, едва ли можно упрекать родителей преподобного в их нежной, исключительной любви к своему первенцу: Антоний везде и со всеми – и на службе новгородскому боярину, где, несомненно, встречался с кознями завистников; и в монастыре пострига, где его беспрецедентная приближенность к настоятелю также могла бы вызвать ненависть и озлобление в части братии, однако в житии нет и намека на что-то подобное; и в своем собственном монастыре – своим легким характером и смиренным нравом умел расположить к себе сердца людей, он избегал конфликтов и умел их гасить, он был тем самым светочем, при сиянии которого отогревались измученные охладелые души.
Так отогрелась в сиянии его святости душа унылого инока, который в своем унынии помышлял уже о том, чтобы оставить монастырь, уйти «на страну далече» в буквальном смысле этих слов – туда, где никто не будет знать о его иноческом прошлом и тем самым обличать его совесть, – а после «супругу пояти и мирская жителствовати» и так, погубляя свою душу, дожить конец своей жизни в семейственном довольстве. Однако по внушению Божиему монах, прежде чем покинуть монастырь, идет к настоятелю за благословением… И тот, «еще далече ему сущу», угадывает все – его продолжительные муки, внушенную диаволом мысленную брань – и в долгой сочувственной беседе укрепляет малодушного, наставляя его на истинный путь. Антоний на неделю оставляет инока у себя, и так несчастный преображается, укрепленный и ободренный отцом, избавляется от мысленной брани и, замечает агиограф, по молитве Антония «и поныне пребывает во обители преподобнаго».

«Имяше обычай болных посещати»

Помимо особого места, которое занимал в обители преподобного физический труд, Сийский монастырь выделялся среди прочих и своим отношением к болящей братии. Сугубое внимание к больным инокам и усердную заботу о них Антоний унаследовал от своего духовного отца Пахомия Кенского. Еще будучи новоначальным монахом, «имяше обычай болных посещати в болницу ходити, немощнейшей братии служаше, свиткы их мыяше и своима рукама воду согреваше, и теплою водою телеса немощных омываше, и тако теплыя молитвы от них приимаше». Примечательно, что эти слова жития о теплых молитвах составляли для средневекового читателя легко узнаваемую цитату, общее место – описание труда новоначального инока в поварне или пекарне, однако агиограф Антония, описывая труд преподобного на этих сложных послушаниях, эту цитату опускает, применяя ее именно в данном эпизоде. Дело в том, что забота о немощных здесь и далее для Антония становится важнейшей составляющей монастырской жизни: «Часто хождаше блаженный Антоние и в болницу, посещая болящую братию, наказоваше их терпети со благодарением находящия болезни Господа ради и в молитве неуклонно пребывати на всяк час, вспоминая и смертнаго часа приближение. Пристави же им и назирателя, повелеваше ему пещися о них и в нужных им послужити им. Наказоваше и служебником, да немощнейшую братию назирают посещающу и в потребных обретающимися упокоевают их и яко же на своих телесех вменяти болезни сих повелеваше».
«Терпение убогих не погибнет до конца»
При всем умении Антония располагать к себе сердца людей, собирать вокруг себя истинных иноков и крепких молитвенников, и в его жизни встречались случаи если не предательства, то готовности к измене. Так, в тот критический момент, который встречается в истории каждой почти обители, когда средств не хватает не только для того, чтобы благотворить нищим, но и чтобы купить хоть краюшку хлеба для труждающейся братии, многие из учеников Антония решили оставить отца. Лишь красноречивые уговоры преподобного, его мудрые, утешительные речи остановили их на пути выполнения этого опрометчивого решения, для того чтобы в скором времени малодушные воочию убедились в милости Божией: на следующий день монашествующие получают богатое подаяние от незнакомого им благодетеля. Слова преподобного – «терпение убогих не погибнет до конца» – становятся горьким упреком маловерным искателям лучших мест для спасения души: «мниси же стояху в молчании мнозе, главы своя приклоняя долу, совестию си яко осном ударяеми в сердцы своем».
Ситуация, однако, повторяется много лет спустя, на сей раз в связи с пожаром, который разрушил новую, только что отстроенную стараниями и молитвами преподобного церковь Живоначальной Троицы. От непотушенной свечи возгорается все храмовое здание, так что Антоний и прочая братия, покинувшая обитель для обычного труда на селе, возвращается к обугленным головешкам. Горе, постигшее Антония, несколько облегчается чудесным обретением новонаписанной при его же участии иконы Святой Троицы: смотрением Божиим икона оказалась вне церкви, ничуть не пострадав от огня… Игумен с радостью, в детском ликовании припадает к дорогому образу, кажется, забывая о нечаянно постигшей обитель невзгоде. Однако прочие иноки вовсе не разделяют этого энтузиазма настоятеля: по их мнению, место, избранное Антонием для монастыря, оказалось проклятым, а пожар церкви ясно указал на это: «глаголюще, яко остави Бог место сие, понеже многыя скорби приходят нам, не дадуще нам жити на месте сем». Лишь собрав все свое духовное разумение, весь свой авторитет, Антоний сумел уговорить иноков остаться внутри монастыря, призывая тех, как и прежде, мужественно терпеть диавольские наветы и искушения.

В уединении

Сийский монастырь
Однако со временем многое меняется, проходят годы, монастырь растет, благоустраивается, богатеет, не только имеет достаточно пропитания для того, чтобы накормить насельников, но и помогает нищим и убогим: теперь в нем не только поварня, пекарня и больница, но и своя мельница, трапезный храм, «кельи устроишася четвероугленно, посреде же их церкви Божии (Троицкая, Благовещенская. – М.К.) яко зерцало или яко светила», Антоний обносит обитель внушительной стеной, «устрояет же блаженный святыя врата, на вратех же воздвиже церковь во имя преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия Чудотворца».
Наконец, устроив обитель вполне – духовно, хозяйственно, административно, – Антоний удаляется в отходную пустынь. Только теперь он начинает чувствовать желание уединиться, оградить себя не только от паломников, которые начинают в поисках духовной и телесной помощи осаждать его келью, умоляя о молитве и прося исцеления от тяжких недугов, но и от собственных учеников. В первую пустынь, находящуюся всего в нескольких поприщах от монастыря, он уходит, впрочем, в сопровождении одного из братьев. Здесь он подвизается чуть менее года, до тех пор пока желание уединиться еще более и еще далее не побеждает, и тогда Антоний направляется в глубь тайги в полном одиночестве.
Так он приходит во вторую пустынь. Вот как описывает это дивное место агиограф: «Горами огражено, яко градом, в долу же гор тех бяше езеро, Падун глаголемо, на горах же тех лес велик зело, яко же до небес досяжущу видети. В подгорьи же гор онех стояше келия преподобнаго. Окрест кельи святаго дванадесят берез, яко снег белеюще, плачевно же есть место се велми…» В созерцании величественных гор, осеняемых трепетнолиственными купами двенадцати берез, которым суждено было на закате дней старца заменить двенадцать его возлюбленных учеников, проходит преподобный Антоний свои последние ступени на пути к Богу и небесному Иерусалиму. Рядом плещутся тихие воды озера Падун, защищенные со всех сторон от пронизывающих северных ветров. Здесь в полном одиночестве последние полтора года своей жизни всматривался преподобный Антоний в отражения далеких светил, вслушивался в то, «как звезда с звездой говорит», и разговаривал с Тем, Кому посвятил свою многотрудную жизнь. Здесь за несколько недель до его смерти находят подвижника неугомонные ученики.

Кончина

В понедельник, в мглистый предрассветный час, в тот час, когда восток едва начинал сереть неясными очертаниями окружных гор в отсветах краткого зимой северного дня, на память Амвросия Медиоланского, 7 декабря 1556 года, в одной из скромных келий Троицкого монастыря, окруженного с трех сторон руслом полноводной Сии, умирал 80-летний старец, согбенный возрастом и трудами. К этому времени Антоний уже сильно постарел: от множества трудов «сутул бяше и скорбен», «от множества коленнаго преклонения ногы его оцепенеша и отекли, яко берно, яко столпие бяше и толико, яко не мощи ему о себе нимало преити, аще не под руце хто ведет его».
При звуке утреннего богослужения Антоний отослал большую часть удрученных иноков к храмовой молитве, у его одра остались только двое, самые близкие, самые дорогие – Пахомий и Александр. Они едва сдерживали слезы. Когда заря осветила край небосвода, Антоний повелел Пахомию зажечь фимиам и покинуть на время келью. Иноки выполнили просьбу настоятеля и вышли. В это мгновение душа преподобного молитвенника вместе с дымом благовонного фимиама, оставляя многоскорбное тело, взлетела к небесам.