Столетию Октябрьской революции посвящается

Какой чудовищный эксперимент совершила над собой Россия, поделившись на палачей и жертв, и почему память о новомучениках никак не приживается – размышляет главный редактор издательства «Никея» Владимир Лучанинов.

«Большевик». Художник Борис Кустодиев

Чтобы не сойти с ума, можно разучиться чувствовать

Жил в Америке замечательный певец. Настоящий гений Рэй Чарльз. Когда ему было пять лет, у него на глазах утонул младший брат. Любимый. Это случилось во время детской игры. Рэй до последнего пытался вытащить из воды брата. Не получилось, сил не хватило. Страшная боль поселилась внутри. Хрупкое тело не выдержало душевных переживаний – мальчик стал терять зрение. Через два года он ослеп. Это произошло в 1937 году.
В это же время в СССР люди стояли перед реальностью, в которой не только брат не мог спасти брата, но если топили одного, другой, чтобы выжить, часто делал вид, что ничего не замечает. Слепым можно стать, чтобы спасти свою жизнь. А потом, чтобы не сойти с ума, можно разучиться чувствовать или заставить себя поверить, что ничего не произошло.
В начале семидесятых, когда советские города и улицы носили имена тиранов и палачей, а культ личности Сталина хоть и был давно осужден, но по-тихому, на закрытом заседании – в это время Европа пыталась понять и проговорить, каким образом просвещенная Германия могла проникнуться бесчеловечными идеями нацизма.

Владимир Лучанинов.

Россия совершила такой эксперимент над собой

А в Америке социальные психологи активно проводили эксперименты. Правда, многие из них впоследствии тоже были признаны бесчеловечными. Но намерения были благими: Запад очень боялся фашизма и коммунизма. Или лучше сказать так: человек боялся собственных глубин, пытался понять, чего о себе он еще не знает…
Одним из самых скандальных стал эксперимент профессора Филиппа Зимбардо. Добровольцев для участия в исследованиях профессор отбирал тщательно. Только абсолютно здоровых и доброжелательных. Людей поделили на заключенных и охранников и на две недели поместили в искусственную тюрьму, организованную в подвале Стэнфордского университета.
Через некоторое время добровольцы вжились в роли, и в университетских подвалах начались страшные пытки и издевательства. Исследования приостановили.
Оказалось, что садистские наклонности бывают у людей, которые даже об этом не подозревают. Надо лишь создать подходящую атмосферу…Другие исследования социальных психологов (например, исследования Стэнли Милгрема) открыли страшную правду: слишком уж малый процент людей в подчинении силе и авторитету остается верным правде и своей совести.
Россия совершила такой эксперимент над собой. Без игры и добровольцев. Поделив себя на палачей и жертв, охранников и заключенных, товарищей и врагов, своих и чужих.

Новомученики страдали незаметно

В отличие от Стэнфордского эксперимента, признанного неэтичным, советский период русской истории обществом скорее романтизируется, несмотря на то, что его последствия – не подорванная психика двадцати четырех человек, а десятки миллионов жертв. И длился эксперимент не десять дней, а без четверти век; а внутри нас он продолжает совершаться и сегодня.
Не врастает в широкое церковное сознание осмысление подвига новомучеников, не прививается почитание. Наверное, причин тому много. Возможно, обесценивание определенными жанрами Предания человечности, простоты и повседневности. Все привыкли к невероятным подвигам недостижимых святых, к ярким житийным сюжетам.
Если святость – только в гробах, чудесах и пещерах, если мученичество – то публичное, чтобы идолы падали, небеса разверзались и безбожники каялись.
А новомученики страдали незаметно, тяжело, изнурительно, и чудес особенных большевикам при этом не являли. Одним словом, неинтересно страдали, слишком по-человечески.

О причинах невнимания к новомученикам рассуждать можно долго.

Вместо праздника Октябрьской революции День народного единства

Но, возможно, из них основная – те самые последствия советского эксперимента. Глубочайшая подсознательная народная рана и вековые механизмы защиты от боли. Они совершенствовались, когда нужно было не сходить с ума, отвыкать чувствовать, заставлять себя верить, что ничего страшного не происходит, они ковали панцири и создавали мифы.
Эти механизмы и сегодня выталкивают неудобные темы, покрывая забвением и мифами любую правду, от которой может стать больно. Эти механизмы лишают нас шанса на целостность и самопознание, делают зависимыми, слабыми и одинокими…
Мифы вплетаются в современные веяния нашей Церкви, обволакивая туманом не только подвиг новомучеников, но и память о священнослужителях и мирянах, которые отрекались, отказывались от сана, становились осведомителями, вступали в созданную ОГПУ обновленческую организацию, просто навсегда забывали о Христе, потому что помнить о Нем было сначала опасно, а потом стыдно. И сегодня столетние бессознательные механизмы не дадут думать слишком много о микроскопическом проценте людей, сумевших вопреки всему остаться верными себе и Христу.
Вместо праздника Октябрьской революции День народного единства.
О единстве станут бойко говорить с амвонов, и пустота этих слов лишь увеличит разрозненность. В ста пятидесяти миллионах одинок наш брат. Рад он объединяться, и объединяется, только не во имя чего-то получается, а против кого-то…Он мог бы стать хорошим днем смирения и трезвостиБыть может, сто лет назад, бросая в огонь образа, сжег наш брат свое подобие? Соскабливая с мертвых стен лики, сам умер и обезличился? Отрекаясь от прошлого, окончательно потерял будущее? И живем мы сейчас вроде не так уж плохо. Но почему-то когда подают теплый хлеб, мы сами выбираем холодные камни. И камнями этими готовы побить каждого, кто не верит в нашу проповедь любви.
Нам не верят, а мы продолжаем говорить чужими словами, не нами рожденными и пережитыми, превращая эти чужие слова в скользкие слои мертвой соли. И говоря о победе Жизни над смертью, соскальзываем к саморазрушению. Зная, что Христос опустошил и разрушил ад, мы умеем находить ад везде, даже там, где его не было никогда. Это не гомилетика. Говоря «мы», я, правда, имею в виду себя, своих родственников, друзей и знакомых.
Почему-то ничто так не увлекает меня, как задушевный разговор о том, как все кругом плохо. Все, конечно, далеко не идеально, но здравый смысл подсказывает, что розовые очки Господь отбирает для каких-то иных целей. Может быть, надлом народа, – моих прадедов и дедов, – паутинкой новых трещин продолжает разрастаться во мне? Их муки совести и разочарования, соучастие в торжестве террора и бессилии добра… Сто лет все это в нас. Сто лет одиночества.
Отодвинул бы я на второй план смуту и поляков, и вернул в календарь день Октябрьской революции. Не праздником, конечно, вернул, даже не в качестве народного траура или покаяния. А днем памяти и надежды. Чтобы не только о нем помнить, но и больше знать о собственных глубинах.
Я был бы рад, если бы в этот день люди не говорили о политике, идеологии и казенной истории, не спорили, кто был прав, а кто виноват, а вспоминали и покрывали состраданием своих предков.Просто потому, что им выпала доля умирать, убивать, жить и выживать в революциях и войнах, среди коллективизации, геноцида и репрессий в тюрьмах, лагерях и ссылках, окопах и землянках, в бараках и номенклатурных сталинках. Советский эксперимент – не только в нашем прошлом. Он в настоящем и будущем. И сегодня, наверное, сложно этого не замечать.
Я не могу поручиться, что в тех условиях захотел бы остаться зрячим и чувствующим. И если я это пойму и приму, то сделаю все, чтобы по капле выводить последствия эксперимента и столетнее одиночество из себя, из пространства, в котором что-то могу менять.
Возвращенный день Октябрьской революции мог бы стать хорошим днем смирения и трезвости. Он стал бы поводом не только публично осознать бесчеловечность эксперимента, но и возможностью со временем простить и оправдать всех его идеологов, вождей и палачей. Ведь и новомученики, верю, не только молились и молятся Христу о своих мучителях, но и вымаливают их из адских глубин.