Богу нужно сердце
У Владыки Зиновия, главы Саранской и Мордовской митрополии, богатый жизненный опыт, ему есть о чем и о ком рассказать. Непростой путь молодого музыканта к монашескому постригу, десять лет служения при советской власти, общение с людьми, сохранившими духовное наследие Церкви… А затем — максимальное использование возможностей, полученных Церковью в постсоветские годы.
Для Митрополита Зиновия характерна решимость начать, сделать первый шаг в новом, только что открывшемся направлении; начать и не отступиться, продолжить, развить. Обо всем этом мы беседовали с ним в столице Мордовии Саранске, в Макаровском Иоанно-Богословском монастыре.
— Владыка, Вы росли в верующей семье или, может быть, пришли к вере и Церкви позднее? Если последнее, то когда и как, какими судьбами это произошло?
— И бабушки мои, и родители были верующими, православными людьми. Меня с раннего детства окружали иконы, меня водили в церковь, хотя и нечасто; и я знал, что в школе об этом распространяться нельзя, это ведь были хрущевские времена… И всё же, оглядываясь на то время, прихожу к мысли, что мое настоящее воцерковление — естественный результат соприкосновения с миром классической музыки. Композиторы классической эпохи, как правило, были людьми религиозными, и их произведения оказывали сильное воздействие на эмоциональный строй моей души. Музыка дала мне возможность испытать возвышенные чувства; чувства, порожденные соприкосновением с идеальным миром красоты и гармонии. Войдя в мир настоящей, высокой музыки еще в детстве, продолжая углубляться в него в юности, я постигал его красоту, от него я получал огромное наслаждение, удовлетворение. Я всегда знал, что это особый язык, который, может быть, выше языка слов; что это возвышенный мир, пробуждающий душу от косности, от спячки… Но вместе с тем уже в консерваторские годы, в 18–19 лет, у меня стали возникать вопросы: для чего я развиваю свои способности, стремлюсь достичь мастерства? Я работаю систематически, ежедневно прилагаю для этого много усилий, а что потом?.. Куда я потом со всем этим? Что выше музыки? Я искал высший смысл своей жизни. Именно тогда я встретился с церковной музыкой. И был до основания потрясен. Помню, я облился слезами… Причем меня никогда не волновали и теперь не волнуют теоретические споры вокруг ее так называемой строгой церковности: партесная, не партесная, концертная, обиходная… Духовная музыка — это особый феномен, и ее глубина не вписывается ни в какие рамки.
Вот так я осознал, что без понятия о Боге у меня в жизни не сойдется ничего.
— Стало быть, одного только церковного воспитания в детстве оказалось недостаточно?
— Думаю, что нет. Человек, помимо того, что он слышит от других, должен еще и сам, лично для себя осознать бытие Божие. У него должна родиться какая-то собственная аргументация. Я ее искал и каждый день находил какие-то новые подтверждения или обоснования для зародившейся у меня осознанной веры. Я радовался каждой своей новой мысли, укреплявшей эту мою веру. В то время у меня произошел случай, который, как мне думается, в тот период оказался поворотным в поиске Бога. В один из вечеров, возвращаясь после занятий из консерватории домой, я усиленно размышлял о глубинах всего сущего, и моя душа очень сильно страдала от того, что у меня нет ясности в ответе на вопрос о бытии Бога. Я нашел пустынное место в каком-то парке и всей силой своей души начал молиться о том, чтобы Он — если Он действительно есть — помог мне Его найти. Никогда не забуду этот вопль души: «Господи, Ты же всё можешь, помоги мне Тебя найти!».
С этого момента в моей жизни многое изменилось. Возникло ощущение не просто интуиции или веры, а радостного осознания Божиего бытия. Это не было фантазией, не было следствием эмоционального разогрева, это было живым, непосредственным ощущением поддержки свыше. Многие события того периода обладали такой силой достоверности Божественного присутствия, что воспринимались как живой диалог с Ним: как только возникал у меня вопрос, касающийся веры, тут же возникали обстоятельства, напрямую отвечающие именно на этот вопрос. Этого было так много, и это было обращено и к разуму, и к сердцу.
К примеру, один из таких эпизодов. Окруженный атеистическим миром, я нуждался в живом религиозном общении, в человеке, которому я мог бы задавать вопросы, связанные с осмыслением веры. И вот совершенно невероятным образом происходит мое знакомство с иноком, бывшим насельником закрытой уже в то время Глинской пустыни. Вы спросите, а что же в этом невероятного? Ну, во-первых, в то время глинские монахи были объявлены оппозицией советской власти (хотя это было совсем не так), и поэтому они были укрыты в православной среде, а во‑вторых, их было очень мало. И эта встреча — одно из величайших чудес моей жизни. Потому что, оглядываясь сейчас на прошлое, я вижу, как Господь Бог с самого начала моего духовного пути окружил меня живыми святыми. Это не метафора, потому что некоторые из них уже канонизированы.
Этот инок был очень образованным человеком. Он мне рассказывал о духовной жизни, и мы с ним вместе искали ответы на многие мои вопросы. Конечно, это особое время поисков было. Один из основных моих вопросов в то время — как согласовать наш естественный разум с разумом религиозным. Тогда как раз стали издаваться научно-популярные книги по молекулярной биологии, генетике, бионике; я всё это читал, по ходу дела разбираясь в терминологии. Я был поражен тем, как всё в этом мире свидетельствует о наличии надмирного, высочайшего Разума! Все наполнено мыслью, смыслом, а наука лишь открывает эту мысль и пытается эти открытия поставить себе на службу. Многое становилось на свои места. Тезисы о том, что материя порождает сознание, о том, что миром правят законы материи, порождали вопросы о природе самих законов материи: что это за силы в природе, которые мы называем «законами» и которые объемлют всю Вселенную? Ответ формировался естественным образом: некая величайшая, глубочайшая надкосмическая Мысль лежит в основании этой материи и всего, что есть в этом мире. Корни, причины всего — это идеи, смыслы, а материя и всё, что с ней происходит, — следствие, результат. Бог есть Первопричина всего сущего, Он открывает нам Самого Себя, и нужно учиться жить соответственно тому, что Он нам открывает.
Божественная литургия в кафедральном соборе во имя святого флотоводца Феодора Ушакова
— Будучи уже профессиональным музыкантом и при этом, как я понимаю, уже вполне осознанно верующим человеком, Вы оказались в рядах вооруженных сил. Не было у Вас в армии проблем в связи с верой?
— Нет. В армию я пошел сознательно — чтобы служить; родители меня воспитали так, что я никогда не гнушался никакого труда. К тому же спортом занимался с детства. Служил во внутренних войсках, они были боевые. Там в солдате воспитывали понятие, что он не просто служит срочную службу, а именно защищает Родину. А потом меня взяли в Киев, в ансамбль песни и пляски внутренних войск МВД Украины. Меня назначили концертмейстером оркестра. В этом коллективе были собраны лучшие музыканты, вокалисты, танцоры, которым таким образом была предоставлена возможность сохранить профессиональные навыки во время армейской службы. Ансамбль разъезжал с концертами по всей Украине, Молдавии, дислоцируясь в воинских частях, выступал в самых крупных концертных залах. Будучи в увольнениях, я по возможности заходил помолиться в храмы. Веру и молитву я не афишировал, и поэтому никаких проблем в связи с этим у меня не возникало.
— Ваш путь к монашескому постригу оказался неблизким: расскажите о людях, которые стали духовными маяками на этом пути, поддержали Вас.
— После увольнения из армии и до тридцати лет это был уже серьезный путь общения с духовными отцами, прежде всего с архимандритом Глинской пустыни Модестом (Гамовым), который после закрытия монастыря вернулся к себе на родину, в город Щигры Курской области, и служил настоятелем Свято-Троицкого храма. Мне сказали, что это великий старец. А коль так, то я решил его найти. Ну а к великому человеку, понятно, нужно получше одеться. И вот сошел я с поезда в Щиграх в лучшем своем концертном костюме. Десять вечера. На перроне единственная лампочка на проводе болтается. Куда идти? Какой-то человек идет. Я спрашиваю: «Не знаете, как найти старца Модеста?» — «Не знаю я никакого Модеста». Выхожу на привокзальную площадь, а там лужа. Несколько шагов в темноте — и моя концертная туфля увязла в грязи. После этого я долго блуждал по темным улицам в поисках старца. Дни, проведенные у него, запомнились надолго. Очень мне было у него интересно. Он сказал мне много полезных слов, в частности: «Ну, ты еще здесь послужишь». Я удивился: как это я здесь послужу? Ну разве что в местной музыкальной школе буду преподавать. А в 1987 году я был назначен настоятелем того самого Свято-Троицкого храма в Щиграх, в котором служил отец Модест. Такова была прозорливость старца.
Когда отец Модест был уже очень болен и лежал в постели, он попросил меня съездить к отцу Тавриону (Батозскому), жившему в Рижской пустыньке, и передать ему письмо. А по дороге благословил заехать в Троице-Сергиеву Лавру: «Поживи там, а потом — куда тебя Господь определит». И я поехал в Лавру. И первым, к кому я там попал, был архимандрит Кирилл (Павлов), которого мы хоронили недавно. И он задал мне вопрос: «Чего ты хочешь?» — «Я хочу быть поближе к Церкви». — «А как ты это понимаешь — быть ближе к Церкви?» Он ничего конкретного мне не предлагал, но помог определиться.
Меня очень радушно приняли в Лавре. Я потом многие годы приезжал туда время от времени, и меня всегда ласково и тепло принимали.
Неделю в Лавре пожил, и батюшка Кирилл благословил меня по дороге к отцу Тавриону заехать в Псково‑Печерский монастырь. Там я встретился с отцом Иоанном Крестьянкиным, это тоже была очень значимая для меня встреча.
Но главное — я доехал, наконец, в пустыньку к отцу Тавриону и передал письмо. И отец Таврион уделил мне много внимания, много рассказывал, долго мы с ним разговаривали.
Эти встречи очень помогли мне, сформировали у меня целостное отношение к моим собственным духовным устремлениям и желание полностью посвятить свою жизнь Богу. Только тогда я пришел в Церковь по-настоящему, до конца — в 29 лет.
— Но ведь начинался-то Ваш путь с того, что Вы стали сторожем собора в Курске. Как это получилось?
— В то время все церковные старосты, которые полностью управляли хозяйственной и административной жизнью Церкви, подчинялись уполномоченным по делам религии, и действовал всеобщий строгий запрет принимать в храм молодежь, да еще и с высшим светским образованием. Когда я попытался устроиться в какой-нибудь храм, оказалось, что это невозможно.
Но я положился на благой Промысл Божий. И всё произошло чудесным образом благодаря Владыке Хризостому (Мартишкину), тогда епископу Курскому и Белгородскому. Он в то время был заместителем председателя ОВЦС, помощником митрополита Никодима (Ротова). Основное время Владыка Хризостом проводил на послушании в Москве. Приезжал в Курск на субботу-воскресенье, и то не каждую неделю. Естественно, приема у него всегда ожидало очень много людей, по всей длине двора всё было заполнено народом. Попасть к Владыке было совершенно невозможно. И всё же я решил приехать к Кафедральному собору и посмотреть, не получится ли у меня с Владыкой поговорить. Я стоял во дворе в толпе, помню, возникло движение, и люди заговорили: «Сейчас Владыка приедет». И вот толпа расступилась, въезжает машина, из нее выходит Владыка Хризостом — и я оказываюсь прямо перед ним. Он с доброй улыбкой обращается ко мне: «Вы к кому?». Я машинально ответил: «К Вам». Владыка говорит секретарю: «Так, этого молодого человека ко мне первым». Я какое-то время продвигался за ним, но потом меня оттеснили, и я думал: «Ну вот и всё закончилось». Но нет, меня тут же разыскали: «Владыка сказал: “Вы первый”, значит, заходите». Захожу, он спрашивает: «Чего Вы хотите?» — «Я хочу послужить всецело Богу. Хочу быть в Церкви». — «Ну так что ж, будьте: ходите в храм, молитесь, как все». — «Мне этого мало». Он на меня посмотрел, призадумался и говорит: «Ну, коль так, то давайте служить. Сторожем у нас в соборе хотите быть?». Я был счастлив!
Я сторожил, и у меня было время книги читать, молиться. Для меня это был какой-то райский период, несколько месяцев сплошного счастья. В собор (хотя это были советские, «застойные» времена) часто приходили профессора какие-то, интеллигенты… Мы с ними беседовали, обменивались мнениями. В общем, всё это было замечательно. И вот на Страстной седмице, в Чистый Четверг, Владыка мне говорит: «Анатолий, у тебя подрясник есть?» — «Нет, а почему он должен у меня быть?» И Владыка Хризостом позвал своего иподьякона, сейчас этот иподьякон — Митрополит Иркутский Вадим, и велел ему архиерейский подрясник взять и для меня подшить, поскольку сам выше меня ростом. А мне сказал: «Послезавтра, в Великую Субботу, буду тебя рукополагать во диаконы. Ты хочешь?» — «Конечно!». И в Великую Субботу это совершилось.
Глава митрополии принимает экзамен по катехизису у духовенства епархии
— Служа в тех условиях, в которых находилась тогда Церковь, Вы не испытывали протеста, возмущения, когда-то, может быть, даже и отчаяния?
— Мы, конечно, не знали, что нас ждет ослабление того прессинга, который испытывала тогда Церковь. Но какая жизнь у нас была, такая и была, другой мы не искали. У меня вообще никогда не возникало ощущения, что нам чего-то не хватает, что нам тяжело, трудно. Служил я в восьмидесятые годы в поселке Касторное в 160 км от Курска. Это железнодорожный узел. Туда ко мне приезжала масса народа со всей округи: в Великий пост и по 500, и по 700 человек в воскресенье бывало. И всех их нужно было исповедать, причастить, записок много, за всех нужно вынуть частички, и все просят отслужить молебен, панихиду… и хотят еще успеть на поезд, который уходит в час дня. А делать всё должен был я один, поскольку в нашем храме не всегда был второй священник. Я знал, что эти люди скорее опоздают на поезд, чем не достоят службу до конца, и ради них старался все успеть. Я благодарил Бога, что у меня есть возможность молиться за этих людей и что они молятся за меня. Это совершенно особый период для меня был — девять с половиной лет… Храмов вокруг мало, дорог нет, зимой — на санях, летом просто пешком, но я старался максимальное количество деревень обойти и как можно больше народу исповедать и причастить. В деревнях меня уже все знали. Советская власть не позволяла больше чем двум людям на молитву собираться, она в этом видела несанкционированное религиозное собрание. И вот прихожу я бабушку причащать, а в комнатенку набьется человек пятнадцать, не шевельнешься там.
— Но большинство‑то советского народа оставалось чуждым Церкви…
— Нет, это не так! Совсем не так. Народ был верующий. Мало того, по-настоящему, глубоко верующий. В то время, с 1978 по 1988 год, я испил этой глубокой всенародной веры. Я в ней, среди нее жил. Я очень много этих людей проводил в путь вечной жизни, и у меня такое чувство, что это неповторимый народ, он ушел, и такого уже не будет.
Вот эта матушка, монахиня, которая нам сейчас чай принесла, она сама родом из Касторного, в свое время закончила институт пищевой промышленности и была директором элитного колбасного цеха в Воронеже — все начальники у нее кормились. Она была коммунисткой. Веры особенно не скрывала, и в конце концов парторг ее спрашивает: «Ты верующая?» — «Да, верующая». — «Ты хоть молчи об этом, ты ведь коммунистка, а то придется у тебя партбилет отбирать». — «Да возьмите». Ну, когда она сказала «возьмите», да еще в чьем-то присутствии, тут ей начали угрожать, что на нее всё украденное в этом цехе повесят. Но она не отступилась от веры. Помню, как до этого я их тайком с мужем обвенчал. Это был комичный эпизод. Для того чтобы никто об этом не узнал, пришлось это делать в шесть часов утра, а в это время в полусотне метров от храма на автобусной остановке стояла целая группа сотрудников райисполкома, ожидавших автобус. И вдруг они видят, как на фоне церковной стены в белом платье и фате украдкой пробирается невеста, и как она, озираясь, юркнула в церковную дверь. Меня потом к районному уполномоченному вызывали, потому что им нужно было отреагировать на действия «местного попа». Заодно они рассказали мне, как смеялись над этим случаем.
Да ведь эти коммунисты — они такие же русские люди, и все они приносили ко мне тайком крестить своих детей, внуков. У нас было неписаное согласие — мы никогда никого не выдавали. Ну, а если староста случайно застанет, как говорится, с поличным, то, невзирая ни на что, мы что-нибудь придумывали и брали весь риск на себя.
— Когда настали, наконец, новые времена, Вы преподавали в Курском университете. Темой Вашей научно-исследовательской работы и Вашей диссертации стала, по сути, педагогика — вопросы духовного, нравственного воспитания личности. А почему Вы сделали именно такой выбор?
— Да нет, никакого выбора я не делал. Меня архиерей благословил в университет пойти, и я пошел преподавать. Меня назначили вначале руководителем отдела религиоведения. Потом отдел преобразовали в факультет. Я стал деканом факультета религиоведения, а потом уже и теологии. И поскольку это был один из первых в стране таких факультетов, то проблемы возникали. У меня были замечательные друзья, очень значимые в педагогической среде. Такие, например, как доктор наук, профессор педагогики Владимир Михайлович Меньшиков, его научный руководитель — вице-президент Российской академии образования Виталий Александрович Сластёнин и целая плеяда их научного сообщества. Это удивительные люди, они меня формировали в педагогическом и научном пространстве. Деятельность декана факультета в государственном университете — дело непростое, но Владимир Михайлович, будучи заведующим кафедрой на нашем факультете, очень мягко и профессионально меня вел, и поэтому все управленческие процессы осуществлялись легко. Мне было всё интересно. Складывалось такое впечатление, что я сам ко всему этому прихожу, а на самом деле это было его руководство. Виталий Александрович приехал из Москвы на мою защиту диссертации. Это 99‑й год был, в то время коммунисты у нас в Курске были очень активны, область входила в «красный пояс». А секретарем ученого совета у нас был Алексей Сергеевич Чернышев, академик, психолог, убежденный атеист, который говорил: «Бога нет и быть не может, есть только человек». Он должен был «завалить» мою защиту. На защите присутствовал архиепископ Курский и Рыльский Ювеналий (впоследствии схимитрополит Иувеналий), и это меня очень поддержало. Это была одна из первых диссертационных защит, где во главу научного подхода ставилась религиозная парадигма. Это был своего рода прорыв. Защита длилась три с половиной часа, а когда она закончилась, Чернышев говорит: «До этого я был убежденным атеистом, и никогда бы не поддался ни на какие компромиссы в этом вопросе, но в Ваших ответах я увидел не просто утверждения, а именно доказательность, аргументированность».
Владыка Зиновий с воспитанниками казачьих классов школы № 30 г. Саранска
Курский госуниверситет был колыбелью всем известного сегодня школьного предмета — «Основы православной культуры» (ОПК). Мы участвовали в Международных образовательных Рождественских чтениях с первого года их возникновения; Курская школа в области разработок ОПК была первопроходцем, и мы делились своим опытом со всеми, кому это было интересно и необходимо. Участвовали во множестве различных конференций разного уровня. И даже сам термин «основы православной культуры» был в моем присутствии рожден, именно в Курской области. В то время курским губернатором был Александр Владимирович Руцкой, генерал, летчик, афганец, он так по-командному всё это и решил. Владыка Ювеналий, Владимир Михайлович Меньшиков, я и еще несколько человек собрались у губернатора в кабинете, и он говорит: «Ну что, братцы, надо с атеизмом-то кончать». И мы решили: первое, что нужно сделать, — в школе детям рассказывать о вере. «А как же мы этот предмет назовем?» И мы сорок минут думали, как нам назвать новый школьный предмет. Мы понимали, что Закон Божий, как до революции, мы преподавать сейчас не можем. Хотели назвать предмет просто — Православие. Наконец, сошлись на термине «Основы православной культуры». А потом это распространилось по всей стране. Мы писали программы, заключали договоры с органами власти, с управлениями образования. Владимир Михайлович рассылал эти программы своим друзьям. В те годы это так и называлось — Курский опыт.
Митрополит Зиновий с детьми, отдыхающими в лагере «Солнечная Мордовия» при Иоанно¬Богословском Макаровском монастыре
— Давно уже говорят, что наша школа перестала воспитывать, она только обучает. Ваши усилия направлены на преодоление этого обстоятельства?
— Я не совсем понимаю, о чем эти слова — «школа перестала воспитывать». Это ведь зависит от учителя, прежде всего от педагога, ведь «педагог» в переводе — «детоводитель». И когда из школы убрали воспитательную программу, то воспитательный процесс в 90‑е годы продолжили учителя-подвижники, они ведь всё равно в ней остались. Они как любили детей, так и продолжали любить. Как подавали всё детям в свете добра, нравственности, так и продолжали подавать. Конечно, учителя тоже всякие бывают. Но в нашем детстве они ведь как вторые родители для нас для всех были. И я не помню ни одного учителя-злодея. Строгие учителя были, да. Но эта строгость учила нас собранности. Я полагаю, что наша школа как раз и спасла нашу традиционную духовность в годы атеизма. Мы ведь всё равно «Капитанскую дочку» учили. А ее невозможно было вне контекста Православия понять. Мы действительно читали все эти произведения. Я помню, в моей юности соприкосновение с литературой наполняло душу большой радостью. Уроки литературы — это было всегда нечто уникальное и замечательное.
На мой взгляд, где-то с 2005 года все это начало восстанавливаться. Школе вернули концепцию воспитательного процесса. Другое дело, что во многих школах это происходит половинчато. Но, когда я приехал в Мордовию, я познакомился со многими директорами школ, увидел, что это порядочные, серьезные люди, что они действительно несут ответственность за вверенное им дело и с полным осознанием своего долга трудятся. Хотя поначалу многие из них проявляли большую осторожность в принятии этой новой для них сферы деятельности. Но сейчас этого уже нет, сейчас мы работаем с ними в полном взаимопонимании.
— Как же Вам это удалось?
— У меня в марте годовщина — три года, как я здесь, в Мордовии. И нам не так мало удалось сделать за эти годы.
Конечно, какое-то время — год, наверное — ушло на адаптацию. Ко мне присматривались, я присматривался. Проводил «разведку» действием, то есть сам вступал в контакт там, где люди стеснялись первыми ко мне подойти. Я понимал, что если в республике есть вузы, то я должен туда прийти, познакомиться с ректорами. Да, поначалу это воспринималось как что-то не совсем обычное, не совсем традиционное. Теперь я бываю на ежегодных августовских педагогических конференциях как коллега, как человек педагогического сословия, то есть не только как архиерей, но и как педагог.
Сегодня мое архипастырское поздравление с началом учебного года звучит уже вполне естественно. У меня сформировались теплые отношения со многими учеными. В конечном итоге меня здесь образовательная среда очень хорошо приняла. Сейчас мы с коллегами профессорско-преподавательской корпорации открыли в университете научно-консультативный экспериментальный центр по изучению всей нашей проблематики. Я — профессор университета, руководитель этого центра. У меня и кабинет там свой рабочий есть. Так что сейчас это всё уже как-то естественно… и уже красиво.
На наши Саранские Рождественские чтения приезжают люди с мировыми именами, многие из них — мои личные друзья. Мы здесь очень интересные конференции проводим с заполненными громадными залами. Наши Рождественские чтения — это каждый раз событие республиканского значения. С руководством, с общественностью республики у нас сейчас полный консенсус и дружба. И мы уже не о процентах говорим, то есть не о том, сколько процентов родителей выбирают ОПК, а о качестве преподавания, о том, чем сейчас помочь преподавателям. Этим как раз и занимается наш научный центр — подготовкой специалистов, преподавателей ОПК. Очень интересная работа, и мы всегда рады поделиться нашими результатами.
После богослужения в Иоанно¬-Предтеченском храме при Саранском духовном училище. Со студентами и преподавателями в священном сане
Во многих регионах уже укрепилась практика заключения договоров между митрополией или епархией и органами власти, госструктурами. И здесь у нас тоже это есть. Но, как правило, эти договоры оказывались формальными и малодейственными. И я задумался: почему это так? Принимается программа, создается какой-то совет по исполнению, но в него входят, как правило, мало заинтересованные в этой программе лица. И мы с коллегами решили системно подойти к этому вопросу. Была организована деловая встреча с главой республики Владимиром Дмитриевичем Волковым с целью решения проблем духовности и нравственности в воспитательном процессе в образовании. Мы нашли понимание и поддержку со стороны руководства республики. В результате была сформирована целевая программа духовно-нравственного воспитания детей и молодежи на 2015–2020 годы. Для реализации этой программы был создан общественный совет при главе республики, в который вошли профильные министры: здравоохранения, культуры, национальной политики, образования. И, естественно, это сразу изменило характер нашей деятельности. Министр ведь отвечает перед главой республики за качество своей работы. И мы получили возможность сотрудничать с министерствами напрямую. А значит, оказывать влияние в каждой области человеческой деятельности: в образовании, культуре, спорте, науке…
Октябрь 2015 года. Святейший Патриарх Кирилл освятил новопостроенный храм во имя святых равноапостольных Мефодия и Кирилла в Саранске и совершил первую Божественную литургию в нем
И во всех сферах так — не эпизодические, не отдельные какие-то действия, а программные, системные. Когда есть система, она позволяет редактировать действия, вносить какие-то улучшения, правки, потому что ведь в каждом районе свои проблемы и свой уровень взаимоотношений.
Последняя наша хорошая, четкая черта в этом вопросе — мы создали при архиерее общественный совет, состоящий из глав районов и благочинных, конечно, посоветовавшись прежде с главой республики. Поставили задачу: нам нужно не только в столичном городе, но и во всех районных центрах встречаться и с директорами школ, и с директорами детских садов, спорткомплексов, отделов культуры и обсуждать с ними вопросы, связанные с воспитанием наших традиционных духовных и нравственных ценностей… То есть все районные структуры будут встречаться и взаимодействовать с нашими благочинными. Поначалу я намереваюсь в каждом районе вместе с благочинным со всеми встретиться и по району поездить. Представители центральных республиканских ведомств тоже с нами будут ездить, чтобы профессионально к ситуации подойти, чтобы высказать в своем ведомстве те или иные пожелания, чтобы процесс у нас осуществлялся более активно и плодоносно. Думаю, что года через два-три мы начнем добрые плоды собирать.
— Вы рассказали уже о курском и текущем, мордовском, периодах Вашей жизни. А чем Вам запомнилось служение в Калмыкии? Это ведь непростой регион, православные там в меньшинстве…
— Назначение в Калмыкию я воспринял как Божие благословение, и, наверное, поэтому мне там было хорошо. Мы ведь не знаем своего будущего, я собирался там служить до конца своей жизни. Но вообще, с Богом везде хорошо, и если душа направлена к Богу, то Бог такую душу никогда не оставит. Нужно дело священнослужителя осуществлять по возможности лучшим образом, но при этом Богу, наверное, не умение нужно. Ему нужно сердце. Помните, книга была такая — «Сердце отдаю детям» педагога Василия Сухомлинского. А я бы перефразировал: «Сердце отдаю Богу». И поэтому мне нигде не страшно и везде хорошо.
У меня были прекрасные отношения с руководителем республики Алексеем Маратовичем Орловым и со всем руководством. Многие калмыки у меня крестились. Когда я туда приехал, десять процентов крещеных было среди калмыков, а когда уезжал — вдвое больше. Дело шло, интерес к Православию рос. Калмыки — замечательный народ на самом деле. Они, как и мордва: если уж полюбят, то полюбят. С паствой у нас отношения были теплые и доверительные. Я считаю, что священнослужитель должен указывать людям путь не к себе самому, а к Богу. И всё же теплые, добрые отношения у меня складывались везде, где приходилось служить.
Для Митрополита Зиновия характерна решимость начать, сделать первый шаг в новом, только что открывшемся направлении; начать и не отступиться, продолжить, развить. Обо всем этом мы беседовали с ним в столице Мордовии Саранске, в Макаровском Иоанно-Богословском монастыре.
— Владыка, Вы росли в верующей семье или, может быть, пришли к вере и Церкви позднее? Если последнее, то когда и как, какими судьбами это произошло?
— И бабушки мои, и родители были верующими, православными людьми. Меня с раннего детства окружали иконы, меня водили в церковь, хотя и нечасто; и я знал, что в школе об этом распространяться нельзя, это ведь были хрущевские времена… И всё же, оглядываясь на то время, прихожу к мысли, что мое настоящее воцерковление — естественный результат соприкосновения с миром классической музыки. Композиторы классической эпохи, как правило, были людьми религиозными, и их произведения оказывали сильное воздействие на эмоциональный строй моей души. Музыка дала мне возможность испытать возвышенные чувства; чувства, порожденные соприкосновением с идеальным миром красоты и гармонии. Войдя в мир настоящей, высокой музыки еще в детстве, продолжая углубляться в него в юности, я постигал его красоту, от него я получал огромное наслаждение, удовлетворение. Я всегда знал, что это особый язык, который, может быть, выше языка слов; что это возвышенный мир, пробуждающий душу от косности, от спячки… Но вместе с тем уже в консерваторские годы, в 18–19 лет, у меня стали возникать вопросы: для чего я развиваю свои способности, стремлюсь достичь мастерства? Я работаю систематически, ежедневно прилагаю для этого много усилий, а что потом?.. Куда я потом со всем этим? Что выше музыки? Я искал высший смысл своей жизни. Именно тогда я встретился с церковной музыкой. И был до основания потрясен. Помню, я облился слезами… Причем меня никогда не волновали и теперь не волнуют теоретические споры вокруг ее так называемой строгой церковности: партесная, не партесная, концертная, обиходная… Духовная музыка — это особый феномен, и ее глубина не вписывается ни в какие рамки.
Вот так я осознал, что без понятия о Боге у меня в жизни не сойдется ничего.
— Стало быть, одного только церковного воспитания в детстве оказалось недостаточно?
— Думаю, что нет. Человек, помимо того, что он слышит от других, должен еще и сам, лично для себя осознать бытие Божие. У него должна родиться какая-то собственная аргументация. Я ее искал и каждый день находил какие-то новые подтверждения или обоснования для зародившейся у меня осознанной веры. Я радовался каждой своей новой мысли, укреплявшей эту мою веру. В то время у меня произошел случай, который, как мне думается, в тот период оказался поворотным в поиске Бога. В один из вечеров, возвращаясь после занятий из консерватории домой, я усиленно размышлял о глубинах всего сущего, и моя душа очень сильно страдала от того, что у меня нет ясности в ответе на вопрос о бытии Бога. Я нашел пустынное место в каком-то парке и всей силой своей души начал молиться о том, чтобы Он — если Он действительно есть — помог мне Его найти. Никогда не забуду этот вопль души: «Господи, Ты же всё можешь, помоги мне Тебя найти!».
С этого момента в моей жизни многое изменилось. Возникло ощущение не просто интуиции или веры, а радостного осознания Божиего бытия. Это не было фантазией, не было следствием эмоционального разогрева, это было живым, непосредственным ощущением поддержки свыше. Многие события того периода обладали такой силой достоверности Божественного присутствия, что воспринимались как живой диалог с Ним: как только возникал у меня вопрос, касающийся веры, тут же возникали обстоятельства, напрямую отвечающие именно на этот вопрос. Этого было так много, и это было обращено и к разуму, и к сердцу.
К примеру, один из таких эпизодов. Окруженный атеистическим миром, я нуждался в живом религиозном общении, в человеке, которому я мог бы задавать вопросы, связанные с осмыслением веры. И вот совершенно невероятным образом происходит мое знакомство с иноком, бывшим насельником закрытой уже в то время Глинской пустыни. Вы спросите, а что же в этом невероятного? Ну, во-первых, в то время глинские монахи были объявлены оппозицией советской власти (хотя это было совсем не так), и поэтому они были укрыты в православной среде, а во‑вторых, их было очень мало. И эта встреча — одно из величайших чудес моей жизни. Потому что, оглядываясь сейчас на прошлое, я вижу, как Господь Бог с самого начала моего духовного пути окружил меня живыми святыми. Это не метафора, потому что некоторые из них уже канонизированы.
Этот инок был очень образованным человеком. Он мне рассказывал о духовной жизни, и мы с ним вместе искали ответы на многие мои вопросы. Конечно, это особое время поисков было. Один из основных моих вопросов в то время — как согласовать наш естественный разум с разумом религиозным. Тогда как раз стали издаваться научно-популярные книги по молекулярной биологии, генетике, бионике; я всё это читал, по ходу дела разбираясь в терминологии. Я был поражен тем, как всё в этом мире свидетельствует о наличии надмирного, высочайшего Разума! Все наполнено мыслью, смыслом, а наука лишь открывает эту мысль и пытается эти открытия поставить себе на службу. Многое становилось на свои места. Тезисы о том, что материя порождает сознание, о том, что миром правят законы материи, порождали вопросы о природе самих законов материи: что это за силы в природе, которые мы называем «законами» и которые объемлют всю Вселенную? Ответ формировался естественным образом: некая величайшая, глубочайшая надкосмическая Мысль лежит в основании этой материи и всего, что есть в этом мире. Корни, причины всего — это идеи, смыслы, а материя и всё, что с ней происходит, — следствие, результат. Бог есть Первопричина всего сущего, Он открывает нам Самого Себя, и нужно учиться жить соответственно тому, что Он нам открывает.
Божественная литургия в кафедральном соборе во имя святого флотоводца Феодора Ушакова
— Будучи уже профессиональным музыкантом и при этом, как я понимаю, уже вполне осознанно верующим человеком, Вы оказались в рядах вооруженных сил. Не было у Вас в армии проблем в связи с верой?
— Нет. В армию я пошел сознательно — чтобы служить; родители меня воспитали так, что я никогда не гнушался никакого труда. К тому же спортом занимался с детства. Служил во внутренних войсках, они были боевые. Там в солдате воспитывали понятие, что он не просто служит срочную службу, а именно защищает Родину. А потом меня взяли в Киев, в ансамбль песни и пляски внутренних войск МВД Украины. Меня назначили концертмейстером оркестра. В этом коллективе были собраны лучшие музыканты, вокалисты, танцоры, которым таким образом была предоставлена возможность сохранить профессиональные навыки во время армейской службы. Ансамбль разъезжал с концертами по всей Украине, Молдавии, дислоцируясь в воинских частях, выступал в самых крупных концертных залах. Будучи в увольнениях, я по возможности заходил помолиться в храмы. Веру и молитву я не афишировал, и поэтому никаких проблем в связи с этим у меня не возникало.
— Ваш путь к монашескому постригу оказался неблизким: расскажите о людях, которые стали духовными маяками на этом пути, поддержали Вас.
— После увольнения из армии и до тридцати лет это был уже серьезный путь общения с духовными отцами, прежде всего с архимандритом Глинской пустыни Модестом (Гамовым), который после закрытия монастыря вернулся к себе на родину, в город Щигры Курской области, и служил настоятелем Свято-Троицкого храма. Мне сказали, что это великий старец. А коль так, то я решил его найти. Ну а к великому человеку, понятно, нужно получше одеться. И вот сошел я с поезда в Щиграх в лучшем своем концертном костюме. Десять вечера. На перроне единственная лампочка на проводе болтается. Куда идти? Какой-то человек идет. Я спрашиваю: «Не знаете, как найти старца Модеста?» — «Не знаю я никакого Модеста». Выхожу на привокзальную площадь, а там лужа. Несколько шагов в темноте — и моя концертная туфля увязла в грязи. После этого я долго блуждал по темным улицам в поисках старца. Дни, проведенные у него, запомнились надолго. Очень мне было у него интересно. Он сказал мне много полезных слов, в частности: «Ну, ты еще здесь послужишь». Я удивился: как это я здесь послужу? Ну разве что в местной музыкальной школе буду преподавать. А в 1987 году я был назначен настоятелем того самого Свято-Троицкого храма в Щиграх, в котором служил отец Модест. Такова была прозорливость старца.
Когда отец Модест был уже очень болен и лежал в постели, он попросил меня съездить к отцу Тавриону (Батозскому), жившему в Рижской пустыньке, и передать ему письмо. А по дороге благословил заехать в Троице-Сергиеву Лавру: «Поживи там, а потом — куда тебя Господь определит». И я поехал в Лавру. И первым, к кому я там попал, был архимандрит Кирилл (Павлов), которого мы хоронили недавно. И он задал мне вопрос: «Чего ты хочешь?» — «Я хочу быть поближе к Церкви». — «А как ты это понимаешь — быть ближе к Церкви?» Он ничего конкретного мне не предлагал, но помог определиться.
Меня очень радушно приняли в Лавре. Я потом многие годы приезжал туда время от времени, и меня всегда ласково и тепло принимали.
Неделю в Лавре пожил, и батюшка Кирилл благословил меня по дороге к отцу Тавриону заехать в Псково‑Печерский монастырь. Там я встретился с отцом Иоанном Крестьянкиным, это тоже была очень значимая для меня встреча.
Но главное — я доехал, наконец, в пустыньку к отцу Тавриону и передал письмо. И отец Таврион уделил мне много внимания, много рассказывал, долго мы с ним разговаривали.
Эти встречи очень помогли мне, сформировали у меня целостное отношение к моим собственным духовным устремлениям и желание полностью посвятить свою жизнь Богу. Только тогда я пришел в Церковь по-настоящему, до конца — в 29 лет.
— Но ведь начинался-то Ваш путь с того, что Вы стали сторожем собора в Курске. Как это получилось?
— В то время все церковные старосты, которые полностью управляли хозяйственной и административной жизнью Церкви, подчинялись уполномоченным по делам религии, и действовал всеобщий строгий запрет принимать в храм молодежь, да еще и с высшим светским образованием. Когда я попытался устроиться в какой-нибудь храм, оказалось, что это невозможно.
Но я положился на благой Промысл Божий. И всё произошло чудесным образом благодаря Владыке Хризостому (Мартишкину), тогда епископу Курскому и Белгородскому. Он в то время был заместителем председателя ОВЦС, помощником митрополита Никодима (Ротова). Основное время Владыка Хризостом проводил на послушании в Москве. Приезжал в Курск на субботу-воскресенье, и то не каждую неделю. Естественно, приема у него всегда ожидало очень много людей, по всей длине двора всё было заполнено народом. Попасть к Владыке было совершенно невозможно. И всё же я решил приехать к Кафедральному собору и посмотреть, не получится ли у меня с Владыкой поговорить. Я стоял во дворе в толпе, помню, возникло движение, и люди заговорили: «Сейчас Владыка приедет». И вот толпа расступилась, въезжает машина, из нее выходит Владыка Хризостом — и я оказываюсь прямо перед ним. Он с доброй улыбкой обращается ко мне: «Вы к кому?». Я машинально ответил: «К Вам». Владыка говорит секретарю: «Так, этого молодого человека ко мне первым». Я какое-то время продвигался за ним, но потом меня оттеснили, и я думал: «Ну вот и всё закончилось». Но нет, меня тут же разыскали: «Владыка сказал: “Вы первый”, значит, заходите». Захожу, он спрашивает: «Чего Вы хотите?» — «Я хочу послужить всецело Богу. Хочу быть в Церкви». — «Ну так что ж, будьте: ходите в храм, молитесь, как все». — «Мне этого мало». Он на меня посмотрел, призадумался и говорит: «Ну, коль так, то давайте служить. Сторожем у нас в соборе хотите быть?». Я был счастлив!
Я сторожил, и у меня было время книги читать, молиться. Для меня это был какой-то райский период, несколько месяцев сплошного счастья. В собор (хотя это были советские, «застойные» времена) часто приходили профессора какие-то, интеллигенты… Мы с ними беседовали, обменивались мнениями. В общем, всё это было замечательно. И вот на Страстной седмице, в Чистый Четверг, Владыка мне говорит: «Анатолий, у тебя подрясник есть?» — «Нет, а почему он должен у меня быть?» И Владыка Хризостом позвал своего иподьякона, сейчас этот иподьякон — Митрополит Иркутский Вадим, и велел ему архиерейский подрясник взять и для меня подшить, поскольку сам выше меня ростом. А мне сказал: «Послезавтра, в Великую Субботу, буду тебя рукополагать во диаконы. Ты хочешь?» — «Конечно!». И в Великую Субботу это совершилось.
Глава митрополии принимает экзамен по катехизису у духовенства епархии
— Служа в тех условиях, в которых находилась тогда Церковь, Вы не испытывали протеста, возмущения, когда-то, может быть, даже и отчаяния?
— Мы, конечно, не знали, что нас ждет ослабление того прессинга, который испытывала тогда Церковь. Но какая жизнь у нас была, такая и была, другой мы не искали. У меня вообще никогда не возникало ощущения, что нам чего-то не хватает, что нам тяжело, трудно. Служил я в восьмидесятые годы в поселке Касторное в 160 км от Курска. Это железнодорожный узел. Туда ко мне приезжала масса народа со всей округи: в Великий пост и по 500, и по 700 человек в воскресенье бывало. И всех их нужно было исповедать, причастить, записок много, за всех нужно вынуть частички, и все просят отслужить молебен, панихиду… и хотят еще успеть на поезд, который уходит в час дня. А делать всё должен был я один, поскольку в нашем храме не всегда был второй священник. Я знал, что эти люди скорее опоздают на поезд, чем не достоят службу до конца, и ради них старался все успеть. Я благодарил Бога, что у меня есть возможность молиться за этих людей и что они молятся за меня. Это совершенно особый период для меня был — девять с половиной лет… Храмов вокруг мало, дорог нет, зимой — на санях, летом просто пешком, но я старался максимальное количество деревень обойти и как можно больше народу исповедать и причастить. В деревнях меня уже все знали. Советская власть не позволяла больше чем двум людям на молитву собираться, она в этом видела несанкционированное религиозное собрание. И вот прихожу я бабушку причащать, а в комнатенку набьется человек пятнадцать, не шевельнешься там.
— Но большинство‑то советского народа оставалось чуждым Церкви…
— Нет, это не так! Совсем не так. Народ был верующий. Мало того, по-настоящему, глубоко верующий. В то время, с 1978 по 1988 год, я испил этой глубокой всенародной веры. Я в ней, среди нее жил. Я очень много этих людей проводил в путь вечной жизни, и у меня такое чувство, что это неповторимый народ, он ушел, и такого уже не будет.
Вот эта матушка, монахиня, которая нам сейчас чай принесла, она сама родом из Касторного, в свое время закончила институт пищевой промышленности и была директором элитного колбасного цеха в Воронеже — все начальники у нее кормились. Она была коммунисткой. Веры особенно не скрывала, и в конце концов парторг ее спрашивает: «Ты верующая?» — «Да, верующая». — «Ты хоть молчи об этом, ты ведь коммунистка, а то придется у тебя партбилет отбирать». — «Да возьмите». Ну, когда она сказала «возьмите», да еще в чьем-то присутствии, тут ей начали угрожать, что на нее всё украденное в этом цехе повесят. Но она не отступилась от веры. Помню, как до этого я их тайком с мужем обвенчал. Это был комичный эпизод. Для того чтобы никто об этом не узнал, пришлось это делать в шесть часов утра, а в это время в полусотне метров от храма на автобусной остановке стояла целая группа сотрудников райисполкома, ожидавших автобус. И вдруг они видят, как на фоне церковной стены в белом платье и фате украдкой пробирается невеста, и как она, озираясь, юркнула в церковную дверь. Меня потом к районному уполномоченному вызывали, потому что им нужно было отреагировать на действия «местного попа». Заодно они рассказали мне, как смеялись над этим случаем.
Да ведь эти коммунисты — они такие же русские люди, и все они приносили ко мне тайком крестить своих детей, внуков. У нас было неписаное согласие — мы никогда никого не выдавали. Ну, а если староста случайно застанет, как говорится, с поличным, то, невзирая ни на что, мы что-нибудь придумывали и брали весь риск на себя.
— Когда настали, наконец, новые времена, Вы преподавали в Курском университете. Темой Вашей научно-исследовательской работы и Вашей диссертации стала, по сути, педагогика — вопросы духовного, нравственного воспитания личности. А почему Вы сделали именно такой выбор?
— Да нет, никакого выбора я не делал. Меня архиерей благословил в университет пойти, и я пошел преподавать. Меня назначили вначале руководителем отдела религиоведения. Потом отдел преобразовали в факультет. Я стал деканом факультета религиоведения, а потом уже и теологии. И поскольку это был один из первых в стране таких факультетов, то проблемы возникали. У меня были замечательные друзья, очень значимые в педагогической среде. Такие, например, как доктор наук, профессор педагогики Владимир Михайлович Меньшиков, его научный руководитель — вице-президент Российской академии образования Виталий Александрович Сластёнин и целая плеяда их научного сообщества. Это удивительные люди, они меня формировали в педагогическом и научном пространстве. Деятельность декана факультета в государственном университете — дело непростое, но Владимир Михайлович, будучи заведующим кафедрой на нашем факультете, очень мягко и профессионально меня вел, и поэтому все управленческие процессы осуществлялись легко. Мне было всё интересно. Складывалось такое впечатление, что я сам ко всему этому прихожу, а на самом деле это было его руководство. Виталий Александрович приехал из Москвы на мою защиту диссертации. Это 99‑й год был, в то время коммунисты у нас в Курске были очень активны, область входила в «красный пояс». А секретарем ученого совета у нас был Алексей Сергеевич Чернышев, академик, психолог, убежденный атеист, который говорил: «Бога нет и быть не может, есть только человек». Он должен был «завалить» мою защиту. На защите присутствовал архиепископ Курский и Рыльский Ювеналий (впоследствии схимитрополит Иувеналий), и это меня очень поддержало. Это была одна из первых диссертационных защит, где во главу научного подхода ставилась религиозная парадигма. Это был своего рода прорыв. Защита длилась три с половиной часа, а когда она закончилась, Чернышев говорит: «До этого я был убежденным атеистом, и никогда бы не поддался ни на какие компромиссы в этом вопросе, но в Ваших ответах я увидел не просто утверждения, а именно доказательность, аргументированность».
Владыка Зиновий с воспитанниками казачьих классов школы № 30 г. Саранска
Курский госуниверситет был колыбелью всем известного сегодня школьного предмета — «Основы православной культуры» (ОПК). Мы участвовали в Международных образовательных Рождественских чтениях с первого года их возникновения; Курская школа в области разработок ОПК была первопроходцем, и мы делились своим опытом со всеми, кому это было интересно и необходимо. Участвовали во множестве различных конференций разного уровня. И даже сам термин «основы православной культуры» был в моем присутствии рожден, именно в Курской области. В то время курским губернатором был Александр Владимирович Руцкой, генерал, летчик, афганец, он так по-командному всё это и решил. Владыка Ювеналий, Владимир Михайлович Меньшиков, я и еще несколько человек собрались у губернатора в кабинете, и он говорит: «Ну что, братцы, надо с атеизмом-то кончать». И мы решили: первое, что нужно сделать, — в школе детям рассказывать о вере. «А как же мы этот предмет назовем?» И мы сорок минут думали, как нам назвать новый школьный предмет. Мы понимали, что Закон Божий, как до революции, мы преподавать сейчас не можем. Хотели назвать предмет просто — Православие. Наконец, сошлись на термине «Основы православной культуры». А потом это распространилось по всей стране. Мы писали программы, заключали договоры с органами власти, с управлениями образования. Владимир Михайлович рассылал эти программы своим друзьям. В те годы это так и называлось — Курский опыт.
Митрополит Зиновий с детьми, отдыхающими в лагере «Солнечная Мордовия» при Иоанно¬Богословском Макаровском монастыре
— Давно уже говорят, что наша школа перестала воспитывать, она только обучает. Ваши усилия направлены на преодоление этого обстоятельства?
— Я не совсем понимаю, о чем эти слова — «школа перестала воспитывать». Это ведь зависит от учителя, прежде всего от педагога, ведь «педагог» в переводе — «детоводитель». И когда из школы убрали воспитательную программу, то воспитательный процесс в 90‑е годы продолжили учителя-подвижники, они ведь всё равно в ней остались. Они как любили детей, так и продолжали любить. Как подавали всё детям в свете добра, нравственности, так и продолжали подавать. Конечно, учителя тоже всякие бывают. Но в нашем детстве они ведь как вторые родители для нас для всех были. И я не помню ни одного учителя-злодея. Строгие учителя были, да. Но эта строгость учила нас собранности. Я полагаю, что наша школа как раз и спасла нашу традиционную духовность в годы атеизма. Мы ведь всё равно «Капитанскую дочку» учили. А ее невозможно было вне контекста Православия понять. Мы действительно читали все эти произведения. Я помню, в моей юности соприкосновение с литературой наполняло душу большой радостью. Уроки литературы — это было всегда нечто уникальное и замечательное.
На мой взгляд, где-то с 2005 года все это начало восстанавливаться. Школе вернули концепцию воспитательного процесса. Другое дело, что во многих школах это происходит половинчато. Но, когда я приехал в Мордовию, я познакомился со многими директорами школ, увидел, что это порядочные, серьезные люди, что они действительно несут ответственность за вверенное им дело и с полным осознанием своего долга трудятся. Хотя поначалу многие из них проявляли большую осторожность в принятии этой новой для них сферы деятельности. Но сейчас этого уже нет, сейчас мы работаем с ними в полном взаимопонимании.
— Как же Вам это удалось?
— У меня в марте годовщина — три года, как я здесь, в Мордовии. И нам не так мало удалось сделать за эти годы.
Конечно, какое-то время — год, наверное — ушло на адаптацию. Ко мне присматривались, я присматривался. Проводил «разведку» действием, то есть сам вступал в контакт там, где люди стеснялись первыми ко мне подойти. Я понимал, что если в республике есть вузы, то я должен туда прийти, познакомиться с ректорами. Да, поначалу это воспринималось как что-то не совсем обычное, не совсем традиционное. Теперь я бываю на ежегодных августовских педагогических конференциях как коллега, как человек педагогического сословия, то есть не только как архиерей, но и как педагог.
Сегодня мое архипастырское поздравление с началом учебного года звучит уже вполне естественно. У меня сформировались теплые отношения со многими учеными. В конечном итоге меня здесь образовательная среда очень хорошо приняла. Сейчас мы с коллегами профессорско-преподавательской корпорации открыли в университете научно-консультативный экспериментальный центр по изучению всей нашей проблематики. Я — профессор университета, руководитель этого центра. У меня и кабинет там свой рабочий есть. Так что сейчас это всё уже как-то естественно… и уже красиво.
На наши Саранские Рождественские чтения приезжают люди с мировыми именами, многие из них — мои личные друзья. Мы здесь очень интересные конференции проводим с заполненными громадными залами. Наши Рождественские чтения — это каждый раз событие республиканского значения. С руководством, с общественностью республики у нас сейчас полный консенсус и дружба. И мы уже не о процентах говорим, то есть не о том, сколько процентов родителей выбирают ОПК, а о качестве преподавания, о том, чем сейчас помочь преподавателям. Этим как раз и занимается наш научный центр — подготовкой специалистов, преподавателей ОПК. Очень интересная работа, и мы всегда рады поделиться нашими результатами.
После богослужения в Иоанно¬-Предтеченском храме при Саранском духовном училище. Со студентами и преподавателями в священном сане
Во многих регионах уже укрепилась практика заключения договоров между митрополией или епархией и органами власти, госструктурами. И здесь у нас тоже это есть. Но, как правило, эти договоры оказывались формальными и малодейственными. И я задумался: почему это так? Принимается программа, создается какой-то совет по исполнению, но в него входят, как правило, мало заинтересованные в этой программе лица. И мы с коллегами решили системно подойти к этому вопросу. Была организована деловая встреча с главой республики Владимиром Дмитриевичем Волковым с целью решения проблем духовности и нравственности в воспитательном процессе в образовании. Мы нашли понимание и поддержку со стороны руководства республики. В результате была сформирована целевая программа духовно-нравственного воспитания детей и молодежи на 2015–2020 годы. Для реализации этой программы был создан общественный совет при главе республики, в который вошли профильные министры: здравоохранения, культуры, национальной политики, образования. И, естественно, это сразу изменило характер нашей деятельности. Министр ведь отвечает перед главой республики за качество своей работы. И мы получили возможность сотрудничать с министерствами напрямую. А значит, оказывать влияние в каждой области человеческой деятельности: в образовании, культуре, спорте, науке…
Октябрь 2015 года. Святейший Патриарх Кирилл освятил новопостроенный храм во имя святых равноапостольных Мефодия и Кирилла в Саранске и совершил первую Божественную литургию в нем
И во всех сферах так — не эпизодические, не отдельные какие-то действия, а программные, системные. Когда есть система, она позволяет редактировать действия, вносить какие-то улучшения, правки, потому что ведь в каждом районе свои проблемы и свой уровень взаимоотношений.
Последняя наша хорошая, четкая черта в этом вопросе — мы создали при архиерее общественный совет, состоящий из глав районов и благочинных, конечно, посоветовавшись прежде с главой республики. Поставили задачу: нам нужно не только в столичном городе, но и во всех районных центрах встречаться и с директорами школ, и с директорами детских садов, спорткомплексов, отделов культуры и обсуждать с ними вопросы, связанные с воспитанием наших традиционных духовных и нравственных ценностей… То есть все районные структуры будут встречаться и взаимодействовать с нашими благочинными. Поначалу я намереваюсь в каждом районе вместе с благочинным со всеми встретиться и по району поездить. Представители центральных республиканских ведомств тоже с нами будут ездить, чтобы профессионально к ситуации подойти, чтобы высказать в своем ведомстве те или иные пожелания, чтобы процесс у нас осуществлялся более активно и плодоносно. Думаю, что года через два-три мы начнем добрые плоды собирать.
— Вы рассказали уже о курском и текущем, мордовском, периодах Вашей жизни. А чем Вам запомнилось служение в Калмыкии? Это ведь непростой регион, православные там в меньшинстве…
— Назначение в Калмыкию я воспринял как Божие благословение, и, наверное, поэтому мне там было хорошо. Мы ведь не знаем своего будущего, я собирался там служить до конца своей жизни. Но вообще, с Богом везде хорошо, и если душа направлена к Богу, то Бог такую душу никогда не оставит. Нужно дело священнослужителя осуществлять по возможности лучшим образом, но при этом Богу, наверное, не умение нужно. Ему нужно сердце. Помните, книга была такая — «Сердце отдаю детям» педагога Василия Сухомлинского. А я бы перефразировал: «Сердце отдаю Богу». И поэтому мне нигде не страшно и везде хорошо.
У меня были прекрасные отношения с руководителем республики Алексеем Маратовичем Орловым и со всем руководством. Многие калмыки у меня крестились. Когда я туда приехал, десять процентов крещеных было среди калмыков, а когда уезжал — вдвое больше. Дело шло, интерес к Православию рос. Калмыки — замечательный народ на самом деле. Они, как и мордва: если уж полюбят, то полюбят. С паствой у нас отношения были теплые и доверительные. Я считаю, что священнослужитель должен указывать людям путь не к себе самому, а к Богу. И всё же теплые, добрые отношения у меня складывались везде, где приходилось служить.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
0
Хороший Владыка.Молодец!!!
- ↓
