Дорогие воспоминания о тех, кого нет рядом

Димитриевская родительская суббота выпадает на 5 ноября. В этот день мы молимся об усопших родных, вспоминаем их… Разные люди поделились с редакцией «Фомы» своими самыми дорогими воспоминаниями о близких, которых уже нет.

Оперная певица Любовь Казарновская о своей маме, филологе Лидии Александровне
Когда мамы не стало, для меня это был тяжелый удар, как будто вымыли что-то из меня. Я даже не хотела петь: мама была «свидетелем умиленным» всех моих премьер, всех моих спектаклей, видела, как я готовилась к новым ролям.


Лидия Александровна, мама Любови Казарновской
Когда я вспоминала все это, меня начинали душить слезы, и петь не получалось. Сил не осталось, только полное опустошение. Только благодаря мужу и моей пианистке Любови Анатольевне Аксеновой я смогла преодолеть себя и вернуться в профессию.
Мама была удивительным человеком, очень позитивным, ярким, открытым, ее называли душой компании. Она, филолог по образованию, ученица Виктора Владимировича Виноградова, блестяще владела русским языком.
Вспоминаю мамины лекции, на которых я не раз бывала. Она никогда не читала по бумажке, всегда блистательно владела материалом, цитировала наизусть.
Прекрасно играла на рояле, пела романсы. Мама была вдохновительницей домашних вечеров, куда приходило много народу. С ее подачи мы с сестрой показывали какие-то сценки, пели, читали стихи.
Мама в чем-то была человеком разумным и опытным, знала жизнь, а в чем-то была большим ребенком, в самом хорошем смысле. Однажды мама позвонила в поликлинику и спросила, когда принимает такой-то врач? Ей объяснили, что по улице Шевченко тех, кто живет в четных домах — утром, в нечетных — вечером. «А у нас дом один дробь два. Как быть?» — и в этом вся мама…
Галина Соколова, матушка покойного протоиерея Федора Соколова, о своих родителях
Моя мама всегда меня учила добру. У нас была большая семья — только детей было 10 человек, жили мы бедно. Но мама всегда делилась даже последним. Бывало, зарежем свинью, мама отрежет кусок сала или мяса и говорит мне: «Неси таким-то людям, они беднее нас, им нужно помогать». Это была слепая пара, которая жила у нас в деревне, в Белоруссии. Мама учила делиться тем, что у тебя есть. Наш дом был всегда открыт — почти каждый вечер к нам приходили гости или соседи, и мама их угощала.
Воспоминания о родителях у меня всегда связаны с добрым отношением к людям. Это был живой пример для подражания, личный пример для детей. Мама всегда говорила, что с соседями нужно жить в мире. Никто ни одного раза с ней не поссорился в округе. Бывало так: в своем огороде мы заканчиваем работу, и, если мама видела, что у соседей еще не все сделано, она посылала нас помочь.

Вера Андреевна и Филипп Минович, родители матушки Галины Соколовой
Папу уважали все мужчины деревни. Всегда приходили к нему за советом по разным хозяйским вопросам. Мужики любили вечером собраться возле магазина, поговорить или выпить. Отец же выходил к ним только один раз в году — на Пасху. И то только для того, чтобы побить крашеные яйца и всех поздравить. И когда он появлялся, все мужчины снимали перед ним головные уборы и только тогда с ним здоровались. Отец никогда не сидел без дела и все время занимался собственным хозяйством, с которого мы и кормились, его за это очень уважали. Когда отца отпевал покойный протоиерей Федор Соколов, то сказал о нем так: «Он сполна исполнил заповедь Господа в поте лица своего добывать хлеб».
Писатель Дмитрий Емец о своем отце, Александре Ивановиче Емце, радиоинженере, позднее — издателе музыкальных программ
Воспоминания о папе у меня противоречивые. В раннем детстве я больше тянулся к маме и, даже еще точнее, к маме и бабушке. Папа был огромный, громкий (чемпион республики по классической борьбе и штанге), вечно на работе, вечно полный проектов. Ему ничего не стоило, например, сорваться со всей семьей на Камчатку, поработать там лет десять, а потом с Камчатки перенестись в Москву. Даже на выходных папу разрывала жажда деятельности. Энергии в нем было как в реакторе. Он вставал в пять утра, готовил на два дня множество еды. Маму, а она человек творческий, писатель, журналист и редактор, папа держал вдали от быта. Хотя, признаться, из всех предметов на кухне она уважала только чайник. В основном стучала на печатной машинке, сдавая материалы в горящие номера. И я этому всегда завидовал. Никаких уроков — сидишь себе, печатаешь. Даже ночами помню стук машинки.
Приготовив еду, папа начинал требовать, чтобы мы убирали квартиру, выносили половики выбивать, пылесосили ковры. Это были ужас и пытка. В выходные! С утра! Когда все это заканчивалось, папа тащил меня на лыжах в лес, или в бассейн, или в спортивный зал. А мне хотелось сидеть в углу и запойно читать. Я прочитывал по 300 страниц в день, и все остальное было мне неинтересно. И еще папа был требовательный. Например, пытался объяснять мне математику и ужасно злился, что я не понимаю. И я чувствовал, что вот сейчас подзатыльник прилетит, и совсем тупел. В общем, от папы мне было в детстве одно беспокойство. В подростковые годы я очень доводил папу своими фокусами и всякими мордами лица. Помню, когда мне было лет шестнадцать, я продемонстрировал какое-то особенное презрение, и он стукнул меня по спине палкой колбасы. Не то чтобы как-то ужасно, но запомнилось потому, что было комично.


Александр Иванович с сыном Дмитрием
В общем, в детстве я не чувствовал, что мой папа — сокровище. Он от меня всегда чего-то хотел и всегда был недоволен моими успехами. Ему все время хотелось что-то еще в меня впихнуть в плане знаний, спорта, жизненных качеств.
А когда я вырос, я заново открыл для себя папу. Когда изменился угол зрения, я понял, что мой папа такой, что просто лучше нет. Надежный, без охов и ахов, быстро понимает, дает отличные советы. С любой проблемой я обращался к нему. Он всегда мне помогал, одевал, кормил, поддерживал материально, когда я учился в университете и аспирантуре и даже когда у меня были уже первые дети, а мои книги еще продавались плохо. То уважение, которое он испытывал к маминой печатной машинке, ее рассказам и рукописям, перенеслось на мой компьютер и те буквы, которые в нем возникают. И он меня поддерживал очень сильно, так что я мог только работать и не отвлекаться ни на что постороннее. При этом он никогда не читал ни мамины тексты, ни мои — он был практик, но уважение к творчеству было таким огромным, что оно тебя точно на крыльях несло.
Еще папа был прекрасным терпеливым дедом. Восхищался всем подряд, чуть ли не детскими соплями, только очень пугался полных памперсов. Но ребенку к третьему и это преодолел. Многодетности нашей чуть пугался, но после четвертого ребенка уже не протестовал, а только головой качал, и ему интересно уже даже было, кто будет дальше. «Ну-ну, — говорил он. — Ну-ну… не думаете остановиться? Ну-ну!» А когда папы не стало — он умер два года назад — я понял, что отец был точно полом в доме, на котором все держалось. Убери пол — и все обвалится в одну секунду. И мебель, и стены. И мы это поняли очень быстро. Очень пусто и грустно сейчас без папы.
А теперь я иногда вижу себя в автомобильное зеркало, ну не себя целиком, а глаза, лоб, скулы — тот кусочек, что там помещается, и пугаюсь — так я похож на папу. Просто одно лицо. И походка у меня такая же чуть косолапая, и к детям я придираюсь, и злюсь на них так же, и мясо так же готовлю в духовке — в общем, как-то незаметно все качества папы, даже те, что меня раздражали когда-то, отпечатались во мне.
Протоиерей Николай Важнов, настоятель храма Святителя Николая в Кленниках, духовник священнослужителей города Москвы, о своих родителях
Я больше молюсь родителям, чем за родителей. Мне очень много дано от них, много с меня и спросится. Я родился в глубоко верующей семье, поэтому православие буквально впитал с молоком матери.
Мой папа по профессии был столяр, работал на деревообрабатывающем комбинате. Мы жили в Тверской области, и его часто просили о помощи люди из нашей или соседней деревни: сделать стул, кровать или что-то еще; для храмов сделал много киотов (рамы для икон). Он никогда ни с одного человека не взял денег — все делал бесплатно. Не было никакой коммерции. Он даже обижался, если ему предлагали деньги, говорил, что если ему еще раз предложат, то делать больше ничего не будет. Его бескорыстность очень запомнилась, и для меня это осталось личным примером на всю жизнь. Отец до последнего делал много добра.

Ольга Павловна и Анатолий Егорович, родители протоиерея Николая Важнова
Мама всегда была на моей стороне, даже если я что-то неправильно делал. Она стала мне самым близким другом, я полностью ей доверял. Как-то я случайно узнал, что она всю Псалтирь, все 150 псалмов, знала наизусть. Было даже страшновато вместе с ней молиться, потому что, если я где-то не так делал ударение, она меня всегда безошибочно поправляла. При этом сразу могла сказать, в каком именно месте была допущена ошибка, вплоть до строчки. Конечно, это дар Божий. У мамы тяжелая жизнь была, но с молитвой она всегда была очень сдержанна, всегда внутренне спокойна. Это был самый настоящий подвиг непрестанной молитвы. Мама личным примером передала любовь к ней и показала: «В жизни у тебя не будет все гладко. Будут разные трудности и потрясения, неудачи — это нормально. Если у тебя внутри будет молитва, то Бог поможет тебе переносить все легко и спокойно».
Актер Иван Волков о своем отце, актере Николае Николаевиче Волкове
Удивительно, но с папой было интересно не только говорить, но и молчать.
С ним один из самых ценных и запоминающихся моментов — это тишина, периоды совместного молчания.
Пара-тройка фраз, короткая усмешка, уход в себя и увлекательнейший мыслительный процесс. Это располагало думать о чем-то. Размышлять. Наблюдать его, думающего — это было всегда заразительно, «вкусно».
Большая чашка кофе, старая вязаная папина кофта, насмешливый взгляд из-под бровей. А потом, может быть, короткое и очень весомое слово, которое запускало новый ход мыслей.

Николай Николаевич, отец Ивана Волкова
Православный писатель и регент Екатерина Ткаченко, сестра покойного протоиерея Федора Соколова, о своих родителях
Родителей я помню все время целующимися, даже несмотря на возраст. Они очень любили друг друга и до конца сумели сохранить это трепетное отношение. Мне всегда было невдомек: ну ладно, молодые целуются, но вот почему целуются старики? Раньше этого понять не могла. И что самое главное — я никогда не видела их ссорящимися. Если родители и выясняли отношения, то никогда не делали это при детях. Образец любви у нас всегда был перед глазами.
Я четко помню, что мама почти каждый вечер читала Евангелие, и всегда объясняла его детям. Сказки мы читали сами себе, а вот Евангелие читала мама перед сном после того, как мы молились. Она никогда не читала его просто так — всегда все объясняла.
С этим связано и самое яркое воспоминание о маме из детства: я лежу в кровати, болею. Видимо, у меня была температура. Мама начала читать отрывок из Евангелия про исцеление расслабленного (больного человека), которого не могли пронести в дом, где проповедовал Христос. Из-за большого количества людей пришлось разобрать крышу и спустить больного вниз прямо ко Спасителю, и Он его исцелил. Я стала внимательно разглядывать свою железную кровать. Мама поймала мой взгляд и поняла, что я сосредоточилась на слове «постель». Она говорит: «Ты что, думаешь, что у него была такая же постель?» Я говорю: «Ну да. Только как могла через крышу пройти такая кровать?» В моем детском понимании других кроватей не существовало. Все рассмеялись, и мама мне объяснила, что во времена Христа кровати были совсем другие и были похожи на матрац, коврик или подстилку, которую легко свернуть. Когда Господь сказал больному «Возьми свою постель и иди», я не могла себе представить, как же он ее понесет, ведь она такая большая и тяжелая!

Владимир и Наталия после венчания. Фотография из книги Наталии Соколовой «Под кровом Всевышнего»
Папа мой был священником. Он любил с нами петь, если у него выдавался свободный вечер. Мы всегда с ним пели вечерние молитвы, «Взбранной Воеводе» и другие. Благодаря ему мы знали не только слова молитвы, но еще и редкие напевы.
У папы был очень красивый голос, который выделялся своим тембром. Как-то я стояла на службе возле храма Адриана и Наталии, где он служил, это была всенощная на праздник Благовещения. Пришлось стоять на улице под окном, так как храм был переполнен. И мы стоим под окном, слушаем службу, а рядом со мной стоит уполномоченный по делам религии, который очень хорошо относился к папе. Он говорит мне: «Слышишь, как твой папка поет? Во голос!» Уполномоченный стоял и млел от восторга вместе со мной. Я на всю жизнь запомнила эту службу.
«Никогда не рассказывайте анекдоты, особенно про политиков» — папино правило. Его отец погиб в ссылке, родной брат расстрелян, а сам он прошел сталинское время только благодаря Божьей милости. Поэтому если мы слышали анекдоты, то старались при папе их не пересказывать. Он был требовательным и одновременно добрым человеком, который очень о нас переживал.
Поэт и писатель Александр Тимофеевский о своей тете, художнице и поэтессе Екатерине Тимофеевской
Очень необычное воспоминание о моей тете — это ее похороны. Я всегда думал, что самый любимый ее племянник. И так все время ощущал себя, а я ее помню с 4 лет. Всю жизнь она была моей наставницей. И вот ее не стало — она ушла. Поминки. Встает одна женщина: «Я была самой любимой у Екатерины Павловны». Встает другой человек: «А ведь я был ее любимцем!» Встает третий и говорит то же самое. А я думаю, что же мне говорить? И вот тогда я впервые понял, что значит тремя хлебами накормить многих. Тремя хлебами она кормила всех.
Для моей тети любовь к Богу было явлением необычайно целомудренным.Любовь может быть безграничной, сильной, глубокой, но при этом совершенно нет желания никому о ней говорить. Это дело интимное — вот так было и у нее. Ее жизнь и поведение можно было сравнить со священническими, такое исходило от нее тепло и забота. На мой взгляд моя тетя — замечательный поэт, стихи ее очень современны. Кстати, их публиковали в «Фоме». Она была художник-монументалист, а потом, когда потеряла зрение, перешла уже исключительно на стихи. Представляете себе: мне 4 года — и картины художника-монументалиста кажутся откровенно огромными. Это было просто невероятно!

Екатерина Павловна, тетя Александра Тимофеевского
Она была эрудитом. Молодыми мы часто собирались за столом и обсуждали важнейшие, как нам казалось, вопросы современности, спорили, говорили о них. А тетя просто мыла посуду, подавала еду, хотя была на порядок образованнее и умнее нас всех. Нам бы ее послушать…