История о батюшке-молитвеннике и батюшке-хозяйственнике

Жил-был в одном городе батюшка. Молодой. Простой, без затей. Поставили его настоятелем одного вновь открывшегося храма. Храм был в большом запустении. А батюшка был не из хозяйственников, а из молитвенников, поэтому работы по благоукрашению велись медленно.

А батюшка молился и служил. С особым усердием он служил молебны о болящих. И молитва его была настолько сильна, что больные, кто приходил на молебен, взаправду начали исцеляться. Интернета тогда не было, в газетках батюшка тоже о себе ни рекламных, ни хвалебных статей не заказывал, но народная молва она такая — ей ни провода, ни сети не нужны. Потекли реки людские в Церковь.
А батюшка странный такой оказался. Несмотря на многократно возросший доход, он не бросился строить себе особняк, не купил себе громадную машину, не отправил детей учиться в самый дорогой Хогвартс. Он взялся помогать людям… Тому на лечение, тому на детишек подбросит, а третьему и вовсе на ремонт денег даст.
А благоукрашение идёт медленно. Но несмотря на это народу полон храм, община ого-го какая дружная, но не превратившаяся в секту, как это частенько бывает.
А в этом же городе жил-был ещё один батюшка. И тоже очень хороший. Он не был таким ярким молитвенником, но имел другой, не менее важный талант — настоящим златоустом был. И образованности немалой. Умел словом и зажечь, и раскаяться заставит самого упорного грешника. Но вот беда, настоятельство не давали, а на вторых ролях такому батюшке трудновато. У него энергия созидательная через край бьёт, применения не находит. Маловато королевство.
Посидел второй батюшка, подумал и решил, что молебны петь можно где угодно и совершенно необязательно для этого быть настоятелем большого храма в центре города. Настоятель должен быть крепким хозяйственником, а крепкие молитвенники у него в подчинении, потому, что люди они к жизни не прспособленные, а если ещё и бессребренники то вообще всё, пиши караул — толку не будет никакого. Ни куполов золотых, ни росписей византийских. И с этим бизнес-планом в голове он пошёл к епископу.
А епископ златоуста любил, а молитвенника… скажем так — не понимал, но козней никаких не чинил, и ладно. А тут любимец приходит с предложением стать настоятелем храма, и очень быстро его в порядок привести, а молитвенники пусть молятся, да вот хоть в храме на кладбище, там, правда, есть свой настоятель, но вторым священником для молитвенника самое то будет, не нужно отвлекаться на бытовые мелочи. На том и порешили.
И под праздник Светлого Христова Рождества выселили молитвенника из ставшего родным храма на кладбище. Ну что поделать, благословение епископа не обсуждают, служи там, куда направили.
Кладбищенскому настоятелю было не до болящих и не до молебнов. На кладбище свои уставы и порядки. Панихиды, отпевания, да помины, некогда с болящими тискаться. Ну и не благословил он батюшке молебны о болящих служить.
А потом, чтобы люди не возмущались и толпами на приём к епископу не рвались, с просьбами вернуть любимого священника в храм, кто-то пустил слух, что батюшка-то вовсе никакой и не молитвенник, а совсем наоборот — чародей! Где ж это видано, чтобы от молитв простого батюшки столько народа исцелялось? То-то и оно… Сожрали человека добрые люди, одним словом, добили братской любовью. И в один день он куда-то пропал. Со всей своей небольшой семьёй. Просто как в воду канул. И потихоньку все о нём забыли. Мало ли, уехал и уехал, опять же -чародей. Фу, нам истинным и щирым здесь такого не надо.
А у златоуста всё хорошо. Проповедует от души. С чувством, громом и слезой. Народ в очередном экстазе (ну а какая разница от чего в экстаз впадать — от исцелений или от прекрасных слов? Всё одно). И храм начал быстро благоукрашаться. И купола и роспись — всё по высшему разряду. И школа воскресная и библиотека и курсы какие-то то-ли библейские, то-ли кройки и шитья, то-ли и те и другие. Жизнь кипит. Златоуст в блеске славы и почёта. Всё, как и задумывалось.
Нда…
Шли годы.
Никто уже не вспоминал прежнего настоятеля-молитвенника. Да и что вспоминать-то? Теперь вон как красиво всё стало. Правда уже никому никакой помощи из прихожан не было, и работникам храма зарплату сокращали каждые пол-года и самих работников тоже, потому, что во всех своих проповедях батюшка-златоуст рассказывал, какое это счастье послужить Господу своими бесплатными трудами потому, что благоукрашение храма это основная задача любого христианина. И раз от раза люди находились. Правда менялись часто работники дармовые, но это не беда. Главное, что они были.
И в семье у златоуста всё как нельзя лучше. Все детки как на подбор-умницы. Все в папку. Выучились в хороших местах, все в жизни хорошо устроились. И жильё у всех, и машины, и внуки красавцы. Ну живи себе да радуйся.
Но нет. Не вышло. В один год на батюшку-златоуста наваливается такая беда, да не одна… Скоропостижно умирает матушка. Вот просто на ровном месте. Стояла-упала-кладбище. Не успели отплакать по матушке, погибает старшая дочь, оставив сиротами троих детей, следом за ней от сердечного приступа в тридцать с небольшим уходит сын, у младшей дочери в аварии погибают муж и маленький ребенок. Бедный батюшка от горя заболевает диабетом, да в такой сложной форме, что уже видно — всё, не жилец.
«Я сел помолиться дома, стоя уже не мог, так ноги болели и общая слабость от диабета и сердечной недостаточности. Плакал, молился о матушке, о детях своих несчастных, о себе, малодушно прося смерти у Господа… И придремнул. И вижу сон, да так ярко всё, отчётливо вижу, как будто наяву всё происходит.
Лето, да день такой жаркий, ни ветерка. Я стою на вокзале, на перроне, как будто кого-то встречаю или провожаю. Ем мороженое. А оно такое вкусное, что просто сил нет и я весь сосредоточен на этом вкусе. Наслаждаюсь. И краем глаза вижу, что на путь подъезжает поезд, но это не тот, который я встречаю, а какой-то другой. И он очень странный этот поезд, он выглядит как поезд моего военного детства, не как современные поезда. И по перрону к нему бегут всего три человека. Отец N*, помнишь, который передо мной настоятельствовал, о болящих всё молился? Ну да помнишь. Так вот бежит он, его матушка и маленький мальчик, видимо сынок его, опоздать боятся, короткая стоянка. В руках у батюшки маленький старый чемоданчик, перевязанный верёвкой и всё. А я же знаю во сне, что он навсегда уезжает и думаю про себя — что ж вещей-то так мало у них? А подойти и попрощаться не могу, знаю, что отец N* на меня обижен за настоятельство и уезжает он тоже из-за меня. Что я ему скажу?
Тут он меня заметил, повернулся, машет рукой и кричит — Отеееец! Прощай! Прости меня Христа ради за всё! Прости меня, пожалуйста!
Он у меня прощения просит, понимаешь? Я бросил это мороженое прекрасное и бегу к вагону, а поезд уже тронулся. Вижу у окошка уже сидят все трое — батюшка, матушка и мальчишка их и машут мне руками, а батюшка меня крестит-крестит. И я понимаю, что они все смотрят на меня с любовью. Не с обидой, не с проклятиями, а по доброму прощаются. А я бегу-бегу за этим поездом и вижу их в малейших деталях. Чемоданчик этот бедненький обшарпанный, батюшка в какой-то рубахе с чужого плеча, матушка в линялом платочке…
И я понимаю с ужасом — что же я наделал, окаянный! Что я наделал? Я же человека не просто из храма, я его из города выжил со всей семьёй. Но я ведь и не со зла, а из благих побуждений. Жалко было на храм смотреть, хотелось его в порядок привести. А он же не умел этого всего, только молился, да молебны свои служил…
Просыпаюсь весь в слезах и весь вечер ещё плачу. Как вспомню их любящие глаза и как он мне во сне кричал: „Прости меня!“, так и всё, сердце просто разрывается.
Давай я справки наводить — где, куда уехал батюшка с семьёй, где служит? А никто не знает. Кое-как его нашёл. Только он уже не служит давно. Матушка у него скончалась в родах, остался он с тремя маленькими детьми. А куда он с ними? И кому нужен. Ты же знаешь, что у нас никто особо не разбежится помогать, да чужих сирот кормить. Он с саном расстался, через два года женился на молодой вдове с двумя детьми и пошёл преподавать в местный университет.
Я поехал к нему. Думаю — помру дорогой, так тому и быть. Но Господь миловал, доехал. Пришёл, стою у подъезда и не могу войти Такой стыд и такие слёзы меня душат, слова не могу сказать. Жалкий, больной старик. Зачем явился? Что уже через столько лет я могу сказать человеку, да и зачем?
Нет, думаю, нечего мне тут делать, надо отправляться восвояси. Но тут, Господь, конечно, вмешался, по другому не скажешь. Только я развернулся, чтобы уходить, нос к носу сталкиваемся мы с батюшкой, точнее уже не с батюшкой, а деканом университетским. Можешь верить, можешь нет — просто со всему маху сталкиваемся лбами. Он, задумавшись шёл, я резко повернулся и врезались друг в друга.
Он меня сразу узнал. А я всё уже, старикашка-старикашкой, вообще не могу себя эмоционально контролировать. Рыдаю так, слова сказать не могу. Встал перед ним на колени прямо на улице и вопию — отец N*, прости ты меня Христа ради, прости!
Кое-как он меня от земли оторвал, в дом завёл, жену перепугали до смерти, но потом я уже как-то себя в руки взял, угомонился.
Мы очень долго разговаривали, а потом он мне говорит, пойдём, отец вечернее правило читать, да о болящем тебе помолимся.
И что ты думаешь? Нет у меня диабета больше с того времени. И с сердцем все в порядке, хоть мне и лет уже прилично. Какая сила молитвы у человека! И какое сердце христианское. Я ведь ему попросту жизнь поломал тогдашним своим рвением и он меня простил. Не проклинал, не копил злобу… Спаси его Христос.
Видишь, через какие испытания пришлось пройти, чтобы понять, что я натворил… Какой ценой всё далось… Для всех».

Ульяна Меньшикова