Есть ли любовь там, где не думают о людях?

«У дверей церкви — сын и его мама в инвалидной коляске. Льет дождь. “Давайте я попрошу кого-нибудь поднять коляску в храм?” — говорю я. И слышу в ответ: “Нас не пускают — коляска пол испачкает”». Что могут рассказать о приходе пандусы и туалет и при чем тут любовь к людям — в колонке Елены Кучеренко.

Туалет «по чину»

Были мы на днях с дочками в монастыре Спаса Нерукотворного в Клыково. Кто не знает — это далеко, в глуши. В Калужской области, километрах в 17 от Оптиной пустыни и в 260 — от Москвы. Людей почти нет, интернета нет, связи нет, навигатор не работает.
Правда, потом мне рассказали, что где-то рядом есть поселения. Но мы видели только поля, леса и монастырь. Ну и пошла я в монастырский туалет. Простите, что не о святынях, чудесах, прозрениях, озарениях и старцах. Хотя об этом тоже будет, но чуть позже.
Обычный для таких мест туалет — небольшое зданьице с традиционными «М» и «Ж». Захожу в кабинку, опять же — традиционную для монастырей. А там на стене сбоку — железная ручка. Я сначала не поняла — зачем. Потом догадалась. Чтобы бабушка какая-нибудь не балансировала из последних своих сил, хватаясь за воздух, и не думала, как бы не упасть. А взялась бы за нее, и стало ей хорошо.
Любовалась я на ту ручку и вспоминала другой храмовый туалет… Прямо обзор клозетов, а не колонка. Ну, а что. Туалет — лицо прихода. Он о многом может рассказать.
В общем, храм большой, зажиточный. Столичный. Захожу, передо мной две кабинки. Одна пустая, в другой журчит. И вдруг с грохотом распахивается «журчащая» дверь, и прямо мне на руки падает очень габаритная бабушка. Как мои 46 килограммов не улетели в противоположную стену, до сих пор загадка.
Стонет, охает, смущается, извиняется. Мне тоже как бы не легко. Я же все еще ее держу. Оказалось, бабушка и так с трудом на ногах стоит. Что уж про кабинку говорить. Неудобно, места мало, ступеньки высокие. Одеваться начала, пошатнулась и оперлась рукой об дверь. А там защелки сломаны давно. И менять их никто не собирается. И ручки нет, как в Клыково. Ну и вылетела. Хорошо хоть я там оказалась.
Пока охала, рассказала она мне, что просила, чтобы ее в туалет для клириков пустили. Там есть, со всеми удобствами. Там для «своих» вообще все в лучшем виде. Не из-за капризов, ей правда тяжело. Но строгий батюшка ответил:
— Не положено. Все должно быть по чину!
Не по чину бабушке нормальный туалет в не бедном московском приходе.
А тут, среди полей и лугов, в мужском монастыре, где наших женских нюансов не знают и знать не должны, взяли и подумали о нас.
Постарались, позаботились. Не начали: «Жена да убоится… И вообще — да молчит. Не по чину ей». А ручку прибили. Которая копейки стоит. Но ведь это искренне переживать нужно за ближнего, чтобы догадаться.
Настоящая любовь — она в таких мелочах.

«В храм не пускают — коляска пол испачкает»

Идем мы с Машей в коляске по монастырю, а там везде — съезды, заезды и пандусы. Как одна моя знакомая по поводу другого храма, где все для людей, сказала:
— Так народ вообще расслабиться может.
Я — человек неизбалованный, всех моих пятерых детей «вручную» в храме таскала, у нас пандусов нет. А тут правда расслабилась. Ни тебе препятствий, чтобы на службу с коляской зайти, ни искушений, без которых уважающему себя православному не спастись, ни подвигов вкупе со спинными грыжами. Иди себе и тяжести не таскай. Даже непривычно.

Не вот эти убогие, опасные для жизни рельсы, которые проектировал какой-то ненавистник человечества. Я бы его самого в коляску посадила и по ним ездить туда-обратно заставила, в назидание. А обычные кирпичные пологие дорожки. По которым не только мама с коляской легко спускается и поднимается. Но и инвалид-колясочник без посторонней помощи. И не улетит он, как с рельс тех.
И эти пандусы-дорожки там везде. У каждого храма, трапезной, церковных лавок. Везде, где лестницы, там же и заезды. Как у нас говорят: «Доступная среда». Я на радостях даже к одной сотруднице монастыря подошла:
— Какие вы молодцы. У вас везде коляска может проехать.
— А как же, — отвечает. — К нам же и инвалиды могут приехать.
Вспомнила я тут один московский монастырь, куда люди потоками стекаются. Там ни одного пандуса, ни туалета для инвалидов.
Я там одну монахиню даже спросила:
— А почему для инвалидов ничего нет, для мам с колясками?
— Не подумали…
Зачем думать — они вон у вас, перед глазами. Ими весь монастырский двор усеян. Идут к вам почти круглосуточно люди со своими бедами и болезнями.
А чтобы в храм зайти или к мощам — это целый квест…
Еще один храм вспоминаю. Осень, дождь, грязь. Привез взрослый сын свою мать в инвалидной коляске на службу. Ну и уперся в ступеньки. Я там не «местная», говорю:
— Давайте я найду кого-нибудь, чтобы вам коляску помогли поднять.
— Не надо, мы с зонтиком здесь, у входа постоим.
— Почему?
— Не пускают, коляска пол испачкает.
То есть не то что пандуса нет, а в принципе в инвалидной коляске нельзя. Мол, храм — это для молодых и здоровых?
«Могут». Обычное слово, но оно мне прямо покоя не дает. Не «есть уже», а «могут». Люди с инвалидностью еще к ним не приехали. Но их уже любят и ждут. Стараются сделать так, чтобы им было хорошо. Даже если они через сто лет появятся. Это ли не христианство?
Говорят, пандусы эти проектировать начали, когда здесь еще болото было. Вместе с храмами.

Чудеса и любовь

Конечно же, не за этим мы поехали в Клыково. Не за пандусами и ручкой в туалете.
Поехали мы на могилу современной подвижницы, матушки Сепфоры. Она в 1997 году умерла. А последние годы жила при монастыре.
Много чего еще о ней рассказывали и рассказывают. В домике, где жила старица и где теперь ее музей, нам показали ее вещи, конфетами угостили. Целую экскурсию бесплатную устроили для нас одних. Так радостно было!
— У нас здесь тетрадка есть, где люди пишут о помощи матушки Сепфоры.
Попросила я эту тетрадь посмотреть. А там правда люди со всего мира, не только из России, делятся своими историями.
Люди приезжали сюда благодарить. Многие бесплодные супруги по ее молитвам родили детей. Какому-то мужчине, который курил больше 30 лет, помогла бросить.
Обращались к ней за молитвенной помощью в решении семейных проблем, в поиске работы. Мы с девочками тоже попросили ее о своем. Быть может, когда-нибудь в этой тетради появится и наша история.
— А главное, что она воспитала целое поколение современных монахов, — рассказывал мне один сотрудник монастыря. — Многие оптинцы — ее духовные чада. Отец Илиодор недавно почивший, например. Один из самых любимых ее чад.
Об отце Илиодоре я уже как-то писала. У его бабушки было 22 два ребенка, и он, еще когда у нас было трое дочерей, предсказал нам Машу.
Отец Илиодор очень любил людей. Он постоянно с кем-то возился, кому-то помогал, его всегда окружали люди. Без него Оптина осиротела. Он умер осенью от ковида.
Запомнила я, как отец Илиодор говорил о старцах. И об оптинских, и о матушке Сепфоре:
— Старец — это большое, чистое, любящее сердце. Все их дары — прозорливость, чудотворения… Они даются им не за какие-то телесные подвиги. Только за одно — за эту их великую любовь к людям. Это в них главное.
Наверное, он прав. И Любовь — это то, главное, что оставила матушка Сепфора после себя. Это было видно и по отцу Илиодору. Все, кто его знали, это подтвердят.
Это видно и по далекому монастырю в Клыково, где она жила в последние годы. Видно по отношению к людям. По мелочам.
По той ручке, как это ни глупо звучит… По пандусам. По тому одному слову: «могут»… Как это мало, и как это много. И как же это важно.
Любовь — вот что главное. А без нее хоть всех святых отцов наизусть цитируй — толку не будет.