Древние звуки благочестия

4 ноября в Концертном зале имени Чайковского в присутствии высоких гостей из Польши, архиепископа Белостокского и Гданьского Иакова и наместника Супрасльской Лавры архимандрита Андрея, состоялся концерт «Древние распевы Супрасльской Лавры», посвященный 50-летию обретения древнейшего певческого Ирмология. Дешифровку и обработку песнопений XVI века осуществил доктор искусствоведения профессор Анатолий Конотоп.


– Анатолий Викторович, когда речь идет о музыке, обычно говорят об ее авторе. Говоря о музыке древней, автора часто не упоминают. Значит ли это, в большинстве случаев, что автор неизвестен? Или это какой-то другой род творчества?
– Да, действительно, в те давние времена не только в певческом искусстве, но и в других видах искусств существовала прекрасная традиция: прежде, чем произведение демонстрировать, его должны были оценить. Это мог быть круг коллег. Каждый давал свою оценку этому произведению: что-то поправлял, что-то утверждал. И так продолжалось довольно долго.




Бумага в России до второй половины XVII века не производилась, а до XIV века писали на пергаменте (пергамент – это кожа ягнят). Существовала строжайшая регламентация употребления писчего материала. Понятно, что записать песнопение нельзя было, даже учебники нельзя было записывать! Но каждый понимал, что плохое – не принятое другими, не осознанное, не воспринимаемое прихожанами – произведение сразу же вписывать в рукописный сборник (с рукописными знаками, с бумагой заморской) нельзя. Морально-этические нормы в то время были настолько высоки и чисты, что, мне кажется, даже не задумывались, почему этого делать нельзя, просто так складывалось само собой. Это видно по той красоте, чистоте и значительности распевов, которые мы имеем.
О создателе просто забывали. Произведение распространялось. Потом, через какое-то время (неизвестно какое – месяц, год, десятилетие), когда убеждались в авторитетном старом монастыре, что уже долгое время мы никаких изменений не слышим в том или ином распеве, решали записать его для будущего!
– Жизнью проверялись распевы?
– Да! Вот как появлялись эти распевы! О каком авторстве могла идти речь?!
Изучая эти песнопения, я всегда поражаюсь произведениям соборного творчества: как эти авторы с непостижимым совершенством вложили в распевы свое понимание идеальных мелодических форм! Как это им удалось? А так и удалось: потому что в этом участвовал собор творческий! Вот и получались идеальные по форме, идеальные по мелодическому выражению распевы.
– Я добавлю: идеальные и по воплощению молитвы в звуке, наверное, это не будет преувеличением? Ведь это же все опробовалось в молитве?
– Конечно!
Но вернемся к истории… Бумагу привозили из западноевропейских стран. Она поступала в небольшом количестве, происходила строжайшая регламентация со стороны государевых и патриарших служб.
Что можно было печатать?.. Ну, будем говорить о Церкви: это служебники, четьи-минеи, жития святых и т.д. Когда же дело доходило до певческого искусства, то разрешали записывать только певческие книги, причем графемами, а не буквами.
– То есть, была создана какая-то формула, которую учитель должен был раскрыть своим ученикам?
– Ну, нельзя строго сказать, что это должна была быть какая-то формула: объяснять ученикам, как им следует петь, он должен был в изустной форме, не писать учебники! Книг таких вообще не существовало! Вот такие парадоксы!..




– Вот тоже один из видов фольклорного предания…
– Именно! Учебников теоретического осознания мы не имеем.
Два вида так называемых «учебников» существовало и разрешалось к использованию, их в то время называли «азбуками». То есть, знак написали, а рядом с ним – крюк. Знак написали другой – крюк «светлый», следующий знак написали – крюк «мрачный», крюк «тресветлый» и пошло, и пошло…
То, что мы называем «толкованием», на самом деле не раскрывает того, «как пети». Нет у нас таких «азбук». Но есть комментарии к этим записям.
– А кто толковал? Это что, просто интерпретация современных исследователей?
– Да, именно интерпретация. Я приведу сейчас некоторые толкования, они были для них понятны. «Крюк простой – возгласи повыше мрачного», «крюк светлый – возгласи повыше простого», «крюк тресветлый – возгласи повыше светлого». Но отсутствует толкование того, как поется крюк простой, крюк мрачный. Мы только чувствуем, что по высоте – то выше…
Многие творения над рукописями имели так называемые «пометы» – «како пети»: «гаркнути», «голкнути», «икнути». У нот стояли такие пометы. «Стрела светлая с чашей полною – подержати да гаркнути вельми»… Что это такое? Как понимать такие толкования?
Это первое препятствие на пути всех исследователей по сей день. Вот почему мой учитель, Максим Викторович, в один из первых уроков, данных мне в 70-е годы, сказал, что древнерусская музыка – это «теорема со всеми неизвестными». Восстановить древнюю музыку по этим причинам чрезвычайно сложно. Даже сегодня, воспринимая все то, что раскрыто, мы не можем сказать, каков процент нашего вмешательства.
– Но, разумеется, процент этот должен быть минимальным?
– Безусловно. Мы все к этому стремимся. Может быть, в большей степени так оно и есть, просто если скажешь: «У меня – минимальный процент…», это сразу обесценивает работу…
Мы все понимаем, знаем и стремимся к идеалу. У нас есть тесная работа с профессиональными певческими коллективами. Каждый дешифровщик движется в своей работе по принципу: «от известного – к неизвестному». Я думаю, что так же, как и я, каждый дешифровщик изучал в начале своей деятельности древнейшие синодальные издания знаменных распевов: сокращенные, усеченные, локализованные, малоинтересные. Но все-таки музыканты ведь этим занимаются!
– Неким мерилом таким?
– Конечно, безусловно! Совершенно точно Вы приметили! Именно на них мы ориентировались, их запоминали, и от них – как от уже известного – двигались ниже и ниже, к неизвестному, расшифровывая те загадочные формулы соотнесения идеографических знаков. Вот так это все и происходило.



– Когда Вы начали работу над «Ирмологием» Супрасльской Лавры, что для Вас явилось самым сложным или, может быть, самым ответственным? Почему именно этот памятник Вы выбрали для исследования?
– Потому что само происхождение этой рукописи необычно. Супрасльский монастырь основан в 1498 году монахами Киево-Печерской Лавры. Это период униатских войн: варварского захвата храмов, варварских форм, направленных на то, чтобы загубить Православие. Украинское Православие.
Мы знаем, что многие монастыри наши – и киевские, и черниговские, самые что ни на есть древнейшие – были захвачены униатами.
И вот, в один из таких тревожных периодов истории, монахи Киево-Печерской Лавры, получив благословение и средства киевского конюшего, князя Александра Хоткевича, направились в сторону Белоруссии, на территорию Польши и решили «под костельными владениями» поставить свой монастырь.
Они купили землю на речушке Супрасль, где-то в 15–18 километрах от Белостока. По традиции опустили в воду крест. Он пристал к одной из излучин реки. На том месте и был заложен Супрасльский монастырь.
Через некоторое время к ним пришли на помощь афонские монахи. Потому изначала тот монастырь получил естественное, гармоничное, можно сказать, слияние двух великих традиций: византийско-греческой и киево-печерской.
Первая отличалась своей глубиной и близостью (все-таки 1498 год!) к традиции византийской. Это мы можем говорить смело…
– Все-таки четыре или пять поколений…
– Да, да, это держится. Для Церкви – это не сроки – три-четыре века (при мирной жизни, конечно). А Киево-Печерская Лавра уже переносила сюда свою изумительную певческую лиричность, красоту и проникновенность своих мелодий знаменного распева. Вот и произошло это слияние, которому аналогов нет! Смело говорю: нет нигде в мире! И нет аналогов этим мелодическим формам в наших традиционных знаменных распевах. Ни одного распева! Красота этих распевов достойна их увековечения – их будут слушать.
– А из тех, что были расшифрованы: кто занимался этой расшифровкой до Вас?
– Делал, конечно, расшифровку Максим Викторович Бражников, Николай Дмитриевич Успенский… Еще до них – Преображенский, Смоленский, Покровский… Были расшифровки, были дореволюционные авторы – я начинал не на пустом месте, ни в коем случае! Я это повсюду указываю.
Но по масштабности, по интонационной красоте, по размерам Супрасльский Ирмологий совершенно особый!
Руководитель ансамбля русской духовной музыки «Сирин», задумчивый и большой мастер Андрей Котов, возглавляет коллектив, который во всем мире с радостью ждут и принимают, любят за самобытность, за особую интерпретацию распевов, за собственный почерк – индивидуальный почерк. И вот, Андрей спрашивает меня: «Анатолий Викторович, нам хочется исполнить стихиру на целование Плащаницы «Приидите, ублажим Иосифа…» Супрасльского распева. Она повсюду встречается с восторгом, но длится 22 минуты, практически целое концертное отделение!»
Мы начинали с Херувимской «Царегородской». В нормальном исполнительском воспроизведении она длится до 17 минут. Я рассказывал кому-то случай, как ее восприняли на концерте в Университете христианской культуры Лимерика: вот чудеса, масштабы! При этом масштабе в течение всего времени ее исполнения вы не отрываетесь: там нет прострации, какого-то интонационного затишья, нет! Как началось, так и заканчивается – на особом подъеме, и могло бы длиться и длиться еще дальше!.. Вы ощущаете, что концовки там нет, просто мастер решил для себя, что пока этого достаточно, что он выразил уже музыку.
– С чего началась находка Супрасльского Ирмология?
– Киевский ученый Звоновский в начале XX века посетил выставку в Киево-Печерской Лавре (бывшую тогда музеем). И он увидел на стенде открытую певческую рукопись в развернутом виде, где одно слово из Херувимской песни распевалось на две страницы. Он вообще-то историком был, но его это так удивило, что он написал своим коллегам в Москву – известным ученым, композиторам, историкам древнерусского певческого искусства; Станиславу Смоленскому и Анатолию Преображенскому – в Петербург. И поделился тем, что увидел какую-то непонятную певческую книгу, послав Преображенскому фотографию.
Это удачно совпало по времени, потому что Преображенский как раз выпускал книгу по певческому искусству. Тот подверстал эту фотографию в почти уже готовую книгу, поставив надпись: «Из Супрасльского Ирмология 1601 года». Потом уже я установил точную датировку по ключу азбучному, по азбучной Пасхалии: 1498 год.
Потом скончался Преображенский, за ним Смоленский, ни один из них (я читал их письма) не разрешил загадку Ирмология.



Я работал тогда в Киевской консерватории и беседовал с очевидцами еще Лаврских потрясений, Лаврской катастрофы. И они мне рассказывали, что в безбожные годы все жгли, в холодное время года солдатики вытаскивали на двор книги, древние рукописи, сжигали их. «Анатолий Викторович, ничего не ищите – бесполезно!..» – уверяли меня.
Я посмотрел и узнал, что какие-то рукописи перевезли в рукописный отдел Академии наук Украины (на Владимирской улице), потом там много работал. Там много действительно было рукописей, но я также не нашел этого ценного памятника – древнейшего Ирмология.
И вот, я поступил в аспирантуру Московской консерватории, и мой преподаватель, Владимир Протопопов, как-то спрашивает меня: «Вы слышали о такой книге – «Супрасльский Ирмологион»? Я ответил ему, что даже занимался поиском этой книги у Преображенского. «Вот бы Вам найти его: Вы же пишете автореферат по знаменному распеву, как и Бражников. Видимо, эта рукопись уникальнейшая, потому что распев «Тайно образующе» чтобы распевался на две страницы – такое науке неизвестно!»
Я тогда рассказал ему свою историю, а в ответ услышал такое:
– Я бы все-таки посоветовал Вам поехать в Киев и поискать…
– Я же там жил, работал, Владимир Васильевич! Я приехал в Москву, чтобы погрузиться в эти архивы и библиотеки!
– Нет, тут Вы этого не найдете!
Позже я узнал, что профессор Протопопов всегда продумывал свои предложения, и я уехал в Киев в тот же день.
– А не было у Вас тогда ощущения, что находка поблизости? Что существует в действительности этот Ирмологий?
– Ночью появилось! В поезде «Москва-Киев» ночью я уверенно почувствовал, что я найду его, и понял даже, как я это сделаю.
Я приехал в ту же библиотеку, в которой долгие годы работал, зашел в рукописный отдел. Я заказал шесть фолиантов. Девушка вытащила (никаких транспортеров тогда не было) наверх, начинает записывать, а я уже посмотрел, что это рукописи не нотные. И говорю: «Пожалуйста, следующие шесть…» Библиотекарь поняла, что началась «экзекуция библиотечных работников»: я стал просматривать все поступления не по каталогам (нотные рукописи, октоихи, ирмологии и т.д.), а по поступлению в библиотеку. Я взял каталоги, где указаны годы поступлений из Киево-Печерской Лавры. Уже в поезде накануне я понял, что Супрасльский Ирмологий могли зарегистрировать не по первой странице, а просто по тексту: «Ирмолой. Творение преподобного Иоанна Дамаскина».
– То есть, просто могла быть нарушена классификация при описи поступления?
– Да, нарушена! Они просто не открыли вторую страницу, на которой уже начались ноты! Это я понял, повторяю, уже в поезде, и уверенность в этом у меня была абсолютная!
Но в библиотеке был просто праздник, когда я или заболевал, или просто не приходил, но делать было нечего…
– А в хранилище Вас не допускали?
– Нет! А раз так, они были обязаны выполнять просто свою работу. У меня было ограничено время: не найду – возвращаюсь в Москву учиться. Но я страстно хотел найти.
Итак, около месяца продолжалась эта «экзекуция», когда наконец мне выносят очередную книжицу, на которой написано: «Столп ирмосов. Нанотован Богданом Онисимовичем, певчим родом с Пинска, в року от Рождества Христова… 1601 год, в святей обители Супрасльской». Все! Передо мной явилась эта книга через 70 лет после того, как киевский ученый Иван Звоновский написал письма к Смоленскому и Преображенскому.
В ту же ночь я понял, что музейные экспонаты не могли сжечь. Вспоминал все разговоры с очевидцами, с сотрудниками библиотек и понял: какими идиотами должны бы были быть солдаты даже, пустив на растопку эти уникальные листы. Тем более, рядом с этими книгами лежали, вероятно, украшенные драгоценными камнями богослужебные Евангелия и другие богослужебные книги, – наверное, все они куда-то были перевезены и сохранены. Не могли этого позволить…



– Удивительно, что Вы не отчаялись в поисках, тем более, это продолжалось так долго…
– Да, Господь помогал. Вот тогда я и смог оценить масштаб этой рукописи, когда увидел ее своими глазами.
Таким образом, традиции соборного творчества, которые свойственны этой знаменитой рукописи Супрасльской, отображены и в других распевах похожих, но самой рукописи подобных нет!
Сегодняшний концерт явился как бы пиком всей моей творческой деятельности, всех трудов, которые я положил для того, чтобы христиане, современники, прикоснулись к великому наследию нашего прошлого, услышали звуки вечности и соприкоснулись в молитве с Богом и его святыми так же, как некогда и их благочестивые предки.
« Счастье по-бенедиктински
Как лишиться рук и ног и не потерять веру »
  • +3

Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.

0
Спасибо